Видео
В мире
Андрей Литвинов. Фото из личного архива
— Андрей, а вы помните, как мы возмущались тем, что не будет хамона и кружевного белья, истерили по поводу клещей? Какой же ерундой это все теперь представляется, и даже пандемия, кстати, тоже поблекла на фоне происходящего…
— А это все идет волнами. Когда нет более глобальных проблем, человек опасается клещей, нет пустых полок — он не думает о гречке. Все имеет свой вес и свое время. Моему другу недавно позвонила в истерике дочь-подросток: «Пап, из России уходит Louis Vuitton». Он ей посоветовал посмотреть внимательно новости. Она посмотрела и поняла, что уход любой модной компании сейчас не так важен на фоне того, что происходит. Наступает время переосмысления ценностей, люди задумываются о том, что действительно важно.
Я летчик с прошлого века и уже говорил о том, что пережил разные времена и кризисы: и дефицит, и безработицу, и копеечные зарплаты. Летал вторым пилотом на Як-40, получал зарплату меньше, чем уборщица в метро. И было, когда жил на 100 долларов в месяц: зарплата была 300 долларов — это уже даже на боинге, 200 платил за квартиру. Были и 90-е, и передел авиакомпаний. И в плане быта мне, как и в основном всем моим ровесникам, уже не страшно — нам есть где жить и на чем ездить.
Но очень сложно молодым летчикам, они нахватали автокредитов и ипотек, а потом грянула пандемия, которая, как теперь выясняется, была легкой разминкой перед более серьезными испытаниями. И про эти испытания мы можем с вами говорить осторожно сколько угодно, не называя того, что происходит, можем говорить, что дважды два пять. И пусть наша Госдума теперь примет закон о том, что белое — это черное. И пусть кто хочет подпевает-подтанцовывает этому. Людям, которые верят в то, что ветер дует, потому что деревья шатаются, доказать ничего нельзя. Они поменяют свое мнение, как только телевизор покажет им все с точностью до наоборот. Тогда они скажут: правильно, мы всегда так думали и говорили. Так устроен один из типажей человека в нашей стране…
— Вы рассказывали, что во время пандемии летчики и стюардессы вынуждены были работать курьерами, таксистами, официантами. А как сегодня себя чувствуют ваши коллеги, что говорят?
— Вы знаете, то, что чувствуют сейчас летчики, они, скорее всего, рассказывают дома под одеялом очень близким. Меня все время ваши коллеги спрашивают: почему летчики на контакт не идут? Я не могу за них ответить, не знаю. На работе у нас молчат все, если разговор заходит не про авиацию. Все остальное они считают разговорами политическими. Ну разве что можно еще о женщинах и про дачу. Иное не приветствуется. Я не говорю, что так ведут себя все, но в основном это так.
— Появилась ли сейчас необходимость уходить в официанты, таксисты или пока у летчиков нет такой необходимости?
— Пока нет, работаем. Аэрофлот — все-таки национальный перевозчик, структура с госучастием, то есть поддержка ощутима. Да, мы практически года полтора очень мало летали.
И только-только что-то начало налаживаться после пандемии, стали открываться страны, пошли зарубежные рейсы, количество полетов увеличилось, и буквально в несколько дней все прекратилось для нас везде почти.
Все небо заблокировали. И дело даже не в этом, а в санкциях, которые на нас обрушились, в том, что у нас все самолеты — это аэробусы да боинги в основном. А санкции ввели, как известно, на запчасти, техобслуживание и страховку самолета. Без этого всего самолет вообще не может летать. Слышал, что было уже большое совещание по этому поводу в Минтрансе, там выпустили какие-то документы, чтобы как-то выкрутиться.
Но понимаете, мы подошли к тому, к чему была большая вероятность подойти. Двадцать лет мы говорили, а последние 10 лет просто до хрипоты кричали — летчики, члены профсоюзов, все, кто хоть как-то связан с авиацией, — мы кричали, что нам нужны свои самолеты, полностью из наших комплектующих. Они у нас были когда-то. Да, они были хуже иностранных, менее экономичные — я со всем этим согласен. Но надо было их развивать, совершенствовать. На наших самолетах, таких как Ту-154, летали немцы, венгры и представители других соцстран. А на Кубе до сих пор летает Ан-24. Со мной в летном училище учились курсанты из разных стран, мы и готовили летчиков, и поставляли самолеты — вот о чем мы говорили. А нам смеялись в лицо менеджеры, которых кто-то почему-то назвал эффективными. Они хлопали нас по плечу, смотрели свысока и говорили: «Не надо, спокойно, мы вот боинги возьмем и аэробусы…» Их можно переспросить, так ли было, — они все на местах, эти «эффективные», их имена известны, они расселись в основном в Минтрансе да в Росавиации.
Теперь страна оказалась в зависимости от лизинговых компаний, импортных самолетов, запчастей. Вроде бы была хорошая идея — сделать наш суперджет, но на 70% его сделали из импортных запчастей. Чтобы потом сертифицировать и продать за рубеж. А в результате сертификацию прошли, но покупать его никто не захотел…
И мы опять остались с самолетом, который состоит из импортных запчастей, которые попадают под санкции…
— У России сейчас нет вообще своих самолетов?
— Нет, со всеми своими комплектующими — нет. Был, к примеру, Ил-86 — шикарнейший самолет, одна очень давняя авария за примерно 30 лет службы! Надо было просто доделать двигатель, усовершенствовать. Прийти должны были ученые и конструкторы, но вместо них пришли «эффективные», растащили все, что можно было растащить, и мы остались у разбитого корыта. Президент говорит, что мы сейчас будем развивать авиацию. Похвально. Но для этого нужно создать самолеты, сертифицировать их, испытать, ввести в производство, передать авиакомпании, чтобы поставить на крыло, — на это все нужно много времени и денег. Даже если мы прямо сейчас начнем, нам понадобится лет двадцать. А я не знаю, что будет через 20 лет, я даже не знаю, что через месяц будет.
Мы ожидали, что вот закончится пандемия, хотя накрывали и вторая, и третья волна, выйдем на те объемы полетов, которые были до коронавируса. А теперь вот выяснилось, что он исчез в одночасье, так как есть вещи и пострашнее.
— А вам не удалось выйти хотя бы на половину тех объемов полетов, которые были до пандемии?
— Наполовину точно удалось, примерно месяцев пять-шесть мы достаточно уверено развивались. Летом очень правильно переориентировались на внутренний рынок. Если раньше из Казани или из Перми надо было прилететь в Москву и пересесть на самолет, который летит, допустим, в Сочи, то летом закольцевали так рейсы, что из многих регионов России можно было напрямую попасть в курортные города. Людям стало удобно добираться, и за счет этого у нас вырос налет. Например, у нас Пермь — Сочи и снова Пермь, а потом из Сочи в Уфу. То есть у экипажа была командировка, и мы каждый день летали не из Москвы, а из Сочи, другие летчики — из Анапы, из почти всех курортных городов. Стало больше работы, мы смогли больше пассажиров перевозить. К осени курортная волна стала спадать, но открылись некоторые страны, и примерно с конца октября мы стали летать за границу…
То, что происходит теперь, — совсем плохо. Мало того, что заграница закрылась, но еще закрылись и южные города России… Самое страшное сейчас для авиации — санкции, потому что рано или поздно небо разблокируется и можно будет работать, но вопрос: на чем?
С 8 марта Аэрофлот прекратил все зарубежные рейсы — из-за того, что арестовывают самолеты российских перевозчиков, арендуемых у иностранных лизингодателей. Лететь-то, например, в Стамбул можно, а вот вернуться — это вопрос.
— Самолеты снова у забора?
— Нет, ну пока они есть, летаем все же по стране. Стали летать меньше. Это сегодня все ощущают — вся российская авиация.
Галина Мурсалиева, "Новая газета".
