Видео
В мире
льшая молодежная компания. Лев Ландау настолько органично вошел в нее, что никто не обращал внимания на его возраст. В 1961–м ему шел 54–й год, но это был человек, казалось бы, неподвластный времени. Энергичный, веселый. Ему была присуща какая–то безотчетная радость жизни.
Один из отдыхающих, минчанин Борис Михайлов, вспоминал:
"По пути в регистратуру мы увидели такую сцену. Двое подвыпивших парней пристают к немыслимо худому, непрезентабельно одетому мужчине с шапкой всклокоченных седых волос. Еле держась на ногах, они пытаются сорвать с лацкана его пиджака золотую звезду Героя Труда. Мы, естественно, вступились. "Чего они к вам пристали?" — спросил я незнакомца после того, как пьяницы ретировались.
"Понятия не имею. Очевидно, хотели установить справедливость. Уж больно мой внешний вид не соответствует их представлениям о героях". Действительно, одет незнакомец был весьма простецки: воротник клетчатой рубашки поверх пиджака, дешевые туфли–сандалии. "Лев Давыдович, — представился он, с улыбкой протянув руку. — Можно просто Лев. А еще лучше — Дау. Так меня все зовут…"
Когда он встретился после ужина со "спасателями", с ходу предложил: "А не сходить ли нам сегодня куда–нибудь в ресторанчик?"
В ту пору самым модным считался "Лидо" в Майори. По вечерам там шла концертная программа — туда и отправились. Степенный швейцар поначалу заявил, что в ресторане свободных мест нет, но, увидев на лацкане пиджака Ландау золотую звезду, извинился и сообщил, что постарается что–нибудь сделать. В конце концов, нашелся столик неподалеку от эстрады, где под потолком медленно вращался зеркальный шар. Компания заказала вино и фрукты, чем, конечно, сразу огорчила официанта: дохода не жди.
Заиграл оркестр. Появились первые танцующие пары. Дау танцевать не стал, он принялся сочинять истории о тех, кто танцует, проявляя при этом завидную наблюдательность. Вскоре это занятие ему надоело. И он стал декламировать стихи:
"Кто объяснит, что значит красота,
Грудь полная, иль стройный гибкий стан,
Или большие очи? — Но порой
Все это не зовем мы красотой:
Уста без слов любить никто не мог;
Взор без огня — без запаха цветок!"
На вопрос "Чьи стихи?" правильно никто не ответил. Пришлось это сделать ему самому.
"Лермонтова. Его юношеская лирика. Это один из самых любимых моих поэтов. А теперь посмотрите, как много в этом зале людей со взором без огня. Они совершенно равнодушны к женщинам, а ведь в мире нет ничего прекраснее любви…"
Ландау не любил одиночества. Если отправлялся на прогулку, ему был необходим попутчик. Не раз в этой роли оказывался тот самый спасатель — Борис Михайлов. Чаще всего ходили к маяку, который стоял у устья Лиелупе. Ландау во время прогулки нередко принимался читать стихи. Читал монотонно, нараспев, как читают поэты. Под ласковый, чуть слышный шорох волн звучали строки баллады Василия Андреевича Жуковского. Что касается советских поэтов, то, когда речь зашла о них, Ландау сказал:
"Знаете, я старый "симонист" — поклонник Константина Симонова. В годы войны его поэзия была мне ближе всего, он хорошо понял душу народа…"
Как–то Ландау сказал, что любит театр, но только если на сцене происходит реальное действие. Не терпит балет, а уж тем более бессмысленна, по его мнению, опера.
1961 год, как известно, был годом выдающихся успехов советских ученых в освоении космического пространства. В апреле состоялся полет Юрия Алексеевича Гагарина, а в августе в космос отправился второй космонавт — Герман Степанович Титов. Внимательно прослушав сообщение об этом, Ландау стал его комментировать. Он сказал, что уже этот полет позволит вплотную приблизиться к стартам на Луну. Такое тогда всем казалось фантастикой, но Дау говорил об этом страстно и убедительно…
Август в тот год выдался на редкость дождливым. В прогнивших от старости домиках было сыро и холодно, купаться в море могли только люди закаленные. Ландау к таковым не принадлежал и, в конце концов, затосковал, позвонил в Москву, попросил в Академии наук путевку на юг. И вот уже бежит он навстречу "спасателям" радостный, складывает, как мусульманин, ладони на груди, а потом разводит руки в стороны и машет ими, словно птица:
"А я завтра улечу, как птичка… А я завтра улечу, как птичка…"
Наутро он уехал, пробыв в "Белоруссии" три недели. А 4 месяца спустя, в январе 1962 года, из Москвы пришло известие о том, что, направляясь к ученикам в Дубну, Ландау тяжело пострадал в автокатастрофе. На скользкой от гололедицы дороге водитель "волги", в которой он ехал, не справился с управлением, и в машину врезался грузовик. Весь его страшной силы удар пришелся на Дау. Он получил многочисленные ушибы мозга, рану в лобно–височной области, перелом свода и основания черепа. Была сдавлена грудная клетка, повреждено легкое, сломано семь ребер, переломан таз.
Медики трижды возвращали его к жизни, но смерть отступать не хотела. У Ландау начался отек мозга и всего тела. Но врачи узнали, что в Лондоне и Праге есть препарат, который иногда спасает больных с тяжелыми травмами. Об этом сообщили академику Сергею Петровичу Капице, и он незамедлительно послал телеграммы физикам: англичанину Патрику Блэкетту, французу Пьеру Бикару и датчанину Нильсу Бору. Нужное лекарство отыскали в Лондоне, но физики опаздывали к рейсовому самолету в Москву. Когда в аэропорту узнали, о чем идет речь, самолет задержали на целый час…
Осенью 1962 года Ландау застала в больнице большая награда. Он получил Нобелевскую премию по физике. Нобелевскому комитету впервые пришлось нарушить традиции и вручить премию не в Стокгольме, а в Москве, в стенах больницы…
После той страшной аварии он прожил еще шесть с лишним лет. Научился ходить, отметил свое 60–летие. Получил Ленинскую премию за создание многотомного, поистине энциклопедического курса теоретической физики.
Но болезнь не отступала. Пришлось срочно делать операцию. Первые три дня все шло хорошо, появилась надежда на выздоровление, однако потом поднялась температура, стало сдавать сердце. 1 апреля 1968 года Лев Давыдович Ландау умер. Последние слова его были: "Я неплохо прожил жизнь. Мне всегда все удавалось…"
Илья ДИМЕНШТЕЙН.
