Видео
В мире
Наш собеседник — необычный человек: сибирский латгалец с теологическим дипломом из Уэльса, русскоязычный лютеранин. Знакомьтесь — Павел Владимирович Левушкан, пастор новой церкви Святой Гертруды.
Постижение Реформации
— Когда и где вы родились?
— Давно, в 1973 году — в городе Искитим Новосибирской области. Градообразующее предприятие там — цементный завод, со всеми вытекающими отсюда последствиями для здоровья. Поэтому, когда мне было пять лет, мы переехали дальше в Сибирь. Поселились посреди тайги, в Молчановском районе Томской области. Это в 60–70 км от Нарыма, где Сандра Калниете жила, откуда она потом в бальных туфельках приехала в Латвию.
— Ваши родители тоже столь драматическим образом оказались в Сибири?
— Мои прадедушки. Часть сослали еще до революции 1905 года из–за крестьянского бунта, другие приехали по столыпинской реформе… Земляки, оказывавшиеся в Сибири, селились компактно. Мой отец родился в латгальской деревне. Хотя есть и предки из Курземе, наши жили в основном на хуторе недалеко от Лудзы.
— Латгальцы — добрые католики, как вы стали лютеранином?
— Осознанно. В Сибири мы в какой–то степени потеряли религиозные корни. Отец был православным, даже старостой прихода, два храма восстановил за свою жизнь. Я интересовался католической церковью, а в 1990 году в Омске католикам вернули костел, и где–то в июле, проходя мимо, решил зайти. Меня встретил молодой человек, Максим Попов (он сейчас католический священник в Сибири), пригласил на чай, затем на беседу — и как–то я остался.
Затем мне, "юноше, обдумывающему житье", удалось прожить целый год в монастыре в Польше — я размышлял, не стать ли мне монахом. Я уехал летом 1991 года, через неделю начался путч… а вернулся уже в другой мир, в независимую Россию.
С лютеранством я впервые познакомился в летнем лагере студентов–христиан. Всеволод Лыткин ныне — епископ Сибирской евангелическо–лютеранской церкви. А тогда я увидел в послании, которое он преподавал, ту гармонию, срединный путь между крайностями радикального протестантизма, пятидесятничества и консервативными на тот момент для меня Католической и Православной церквями.
Лютеранство, которому 500 лет, тоже принадлежит к историческим церквям, но сохраняет живость, открытость всему новому, чего мне не всегда хватало в других конфессиях. Постепенно я был воцерковлен, в 2005 году благословлен на служение евангелистом. Некоторое время занимался международными, интернет–проектами, а окончательно в служение вошел в России. Где был рукоположен в капелланы для сети реабилитационных центров в Краснодарском крае.
— Кто была ваша паства там?
— Люди, оказавшиеся в критических социальных обстоятельствах, мы не делим — наркоманы, алкоголики… Бывшая часть, впрочем, — бывшие заключенные. Бывает, человек сядет "по мелочи", а в итоге просидит 15 лет. По принципу "украл — выпил — в тюрьму". У нас был сравнительно молодой человек, который больше двух недель на свободе не оставался. А после нашего курса, пока я следил за его судьбой, два года жил, работал, все у него было хорошо.
— Где учат на пастора?
— Изначально я русский филолог, с дипломом Томского университета. Затем была духовная межконфессиональная семинария в Новосибирске, после чего я продолжал обучение в Петербурге по специализации "история церкви" теологического факультета Уэльского университета. За три года получил степень магистра заочно, через филиал в России. Диплом и защита были на английском.
Возвращение к корням
— Как созрело столь сложное решение перебраться в Латвию?
— Это было несложно. Где–то в 2003 году я познакомился в Интернете с молодыми людьми, только–только окончившими рижскую Академию Лютера. Сейчас один из них — пастор в латышском приходе Чикаго, второй — пробст, по–русски говоря, благочинный. Пишут: "Ты же латыш, приезжай!" А я в Латвии ни разу не был. Конечно, когда учился в школе, слышал про все здешние события, Атмоду… Но, понимаете, обычные жизненные ситуации, быт, суета. И вот я подумал: почему бы не приехать в гости?
Мои новые друзья служили в той самой новой церкви Святой Гертруды, где я сегодня являюсь пастором русской общины. Посмотрел Ригу, поездил по Латвии — влюбился в прямом смысле слова. А когда уезжал, заполнил по совету друзей анкету репатрианта. Уже забыл про это, как через полгода мне приходит по почте ответ: вы получаете право на въезд в Латвию в течение полугода. Тогда у нас не было своей квартиры, я сам работал преимущественно в Интернете — есть такая международная программа "Служение лютеранского часа", и мне было достаточно легко в любой стране, где есть ноутбук и Интернет.
— Что первое поразило в Латвии?
— Ритм жизни! Я первые недели думал, что хожу слишком медленно, — но всех обгонял после моего сибирского ритма. Нестыковка темпераментов касалась отношений не только с латышами, но и с местными русскими. Это сейчас я такой уже… заторможенный, как мы все. В тот же момент, когда приехал, чувствовал дисбаланс между сибирской энергией, которая из меня перла, и здешним течением жизни. "Давайте через недельку вот это обсудим… Подумаем…" Постепенно я вжился, но поначалу было нелегко.
— Каков сейчас ваш статус?
— Я репатриант. У меня, как у старшего сына Мартина, постоянный вид на жительство и гражданство России. Половина моей семьи — младший сын Доменик и жена Юлия получили гражданство. Она сдавала, а сын, соответственно, автоматически. Дело в том, что мои предки не являлись гражданами Латвии в 1918 году. Но сейчас закон о гражданстве изменен, и таким, как я, его получение облегчено. Собираюсь заняться его получением в этом году.
Религия на фоне политики
— Когда в последний раз были в России?
— В 2016 году я уехал из Краснодара и с той поры один раз был. Чаще бываю на Украине. Дело в том, что Кубань — это для России фронтир, где русская цивилизация встречается с кавказской, национальные вопросы более обострены. Идентичность русская подчеркивается больше, чем в Сибири, где эдакая мешанка, американский плавильный котел. У каждого сибиряка может быть по пять национальностей в крови, и ты всех воспринимаешь как своих. Даже тюркские народы. Все не так, как на Кубани или в Латвии.
— Не приходилось общаться на Кубани с участниками войны в Донбассе?
— Приходилось, в рамках нашего реабилитационного служения — с людьми, бывшими на стороне республик, или сепаратистами, как их называют на Украине. Потом они оказались в Краснодаре, у них были посттравматический синдром и проблемы с алкоголем. Сложный вопрос… Конечно, отличия восточной и западной частей Украины — налицо. С другой стороны, я хорошо знаком с собратьями–пасторами из Славянска и Донецка. Они говорили, что такого обостренного конфликтного ощущения не было. Считают, это было нечто привнесенное. Вот мы в Латвии — ругаемся где–то на интернет–форумах, но есть понимание, что вместе живем.
Я сам был в Славянске и в Донецке должен был выступать в 2014 году. Но тогда уже стало опасно пересекать границу — могли вывезти в "зеленку" и убить. "Машину отжать" — называется. Буквально за 4 дня до моего приезда закрыли Донецкий аэропорт, который уже после этого не открылся…
Безусловно, региональные факторы отличия имеют место. И это могла быть та почва, на которую упала искра.
— Как вы оцениваете пасторскую роль Турчинова?
— Начнем с того, что Турчинов не является пастором, он прихожанин одной из баптистских церквей на окраине Киева. У баптистов есть принцип всеобщего священства, и иногда он выступает с проповедями во время богослужения. В баптистской традиции это нормально. Но Турчинов не является рукоположенным священником, он не связан некоторыми вещами из этики пастора. Было бы странно, если бы пастор брал в руки оружие… Но мирянин может, если такова ситуация, государственная воля.
Что касается всего остального, то я не настолько осведомлен в нюансах украинской политики, чтобы сказать, в чем он прав, а в чем ошибался. Но оценивать его надо именно как гражданина, а не как представителя церкви.
— В чем интерес русских Латвии к лютеранству?
— В основном это люди, которые в силу своего богоискательства пришли к тем же выводам, что и я. Лютеранство является центральной силой, мейнстримом между консервативными и прогрессивными направлениями в христианстве. Многие из наших прихожан имели опыт в новых церквях — но в поисках глубины, созерцательности молитвенной жизни нашли их в нашей общине. Лютеранство сохранило традиционную литургию, не сильно отличающуюся от католической. Сохранило архитектуру, музыку. В Латвии у нас есть практика лютеранской медитации, которая за пределами не так распространена.
Николай КАБАНОВ
