Видео
В мире
«Демонстрация нами дружелюбия и настроя на взаимопонимание и сотрудничество воспринималась и Западом, и нашими соседями лишь как проявление слабости», - пишет Михаил Демурин на портале ИА REGNUM. Эта статья появилась там одновременно с громким заявлением бывшего главы латвийского Бюро по защите Сатверсме Яниса Кажоциньша: Россия понимает только силу. Выясняется, что дело обстоит ровно наоборот.
«Если посмотреть на историю наших связей с Литвой после 1991 года, то сегодняшняя разнузданная агрессивность Вильнюса по отношению к России, явно перехлёстывающая общий уровень проявляемой Западом русофобии, может на первый взгляд показаться малообъяснимой, - пишет Демурин. - Вспомним: принятое новым руководством республики решение об автоматическом предоставлении гражданства «независимой Литвы» всем её постоянным жителям, воспринималось в Москве чуть ли не как гарантия конструктивных отношений, «выделяло» Вильнюс на фоне Риги и Таллина.
Литовцы не выдвигали нам территориальных претензий, до своего вступления в Европейский союз не особенно прижимали нас в вопросе о калининградском транзите, активно сотрудничали с компаниями нашего нефтегазового комплекса, особенно с «Газпромом». Литовский бизнес свободно осваивал российский рынок. В силу своеобразной истории взаимоотношений с немцами в годы Великой Отечественной войны менее одиозно, чем у северных соседей, проявлял себя литовский реваншизм.
Да, литовцы первыми официально сформулировали требование к нам о «возмещении ущерба за оккупацию». Да, именно они первыми в 1996 году приняли законодательство, ставившее российские компании в заведомо неравные условия по сравнению с американским и западноевропейским бизнесом — я имею в виду Закон об основах национальной безопасности, предусматривающий экономические преференции для стран, «обеспечивающих евроатлантическую ориентацию Литвы».
В Москве, однако, на подобное закрывали глаза. Мы удовлетворились иезуитским, но, честно говоря, не далёким от истины объяснением Вильнюса в том смысле, что с учетом развития собственных отношений Москвы с НАТО Россия тоже, мол, «обеспечивает евроатлантическую ориентацию Литвы». В реальных делах, однако, как это было, например, в ходе приватизации литовской газовой инфраструктуры или Мажейкяйского нефтеперерабатывающего завода, подход к инвесторам из России был именно дискриминационным.
Происходило всё это потому, что в той концепции отношений России с прибалтийскими государствами, которой мы руководствовались в 1990-е и начале 2000-х годов, присутствовала иллюзорная надежда, что нам удастся создать бреши в их общей антироссийской линии. Мы рассчитывали, что сможем, с одной стороны, заинтересовать Литву не ссориться с нами, а с другой, — использовать её пример для работы с еэсовцами и натовцами в целях оказания через них «умиротворяющего» воздействия на Ригу и Таллин.
Этим расчетам, однако, не суждено было оправдаться. Не помогло и присутствие на постах президента (1993—1998) и премьер-министра (2001—2006) Литвы Альгирдаса Бразаускаса, к которому, как мы помним, по-особенному относились в Москве, закрывая глаза на то, что именно он был ключевой фигурой в лидирующих действиях Вильнюса по развалу СССР. Он пользовался расположением нашего политического мэтра Е. М. Примакова, но именно в эти годы и во многом стараниями именно Бразаускаса Литва самым активным образом привязывала себя к НАТО и ЕС, пытаясь даже обогнать на этом пути своих прибалтийских соседей. Кстати говоря, в 1999—2003 годах послом России в Литве и, соответственно, верным продолжателем такой линии был Ю. А. Зубаков — человек, пришедший в МИД вместе с Е. М. Примаковым.
Может быть, в нашей компромиссной линии всё было правильно, а любые попытки жестко формулировать и твердо защищать свою позицию были обречены на провал? Нет, принципиальный подход, если удавалось его обеспечить, давал результат.
Примечателен в этой связи июньский 2000 года эпизод, когда в момент предвыборной кампании в Литве известный русофоб В. Ландсбергис, занимавший тогда пост председателя литовского Сейма, инициировал принятие закона «О возмещении ущерба от оккупации Союзом ССР». С учетом той линии, о которой я написал выше, было непросто убедить руководство МИД России отреагировать на этот демарш жестким образом. Один из контраргументов противников обострения сводился к тому, что своей «мегафонной» реакцией мы лишь подстегнем антироссийские настроения в Литве и поможем Ландсбергису расширить свой электорат. Тем не менее адекватное обстоятельствам заявление было сделано. После этого президент Валдас Адамкус уклонился от подписания данного закона, и Ландсбергису пришлось самому вводить его в действие.
Более того, сопредседателю межправительственной комиссии по сотрудничеству, тогдашнему министру иностранных дел Литвы Антанасу Валионису российской стороной было заявлено: попробуйте официально поставить вопрос о компенсациях на заседании комиссии ‑ и её работа будет Москвой заморожена. Просчитав последствия, Валионис этого вопроса поднимать не стал, хотя решениями литовского Сейма это предусматривалось. Что касается Ландсбергиса, то в последние месяцы перед выборами он, как и предполагалось, лишился ещё нескольких пунктов своего рейтинга и у избирателей, и у литовского бизнеса, а по их итогам потерял место председателя Сейма.
В последующие десять лет попеременно Вильнюс то накалял атмосферу связей между нашими странами, то несколько сдерживал свой провокационный пыл, но общая тенденция была последовательно негативной. Оказавшись под защитой ЕС и НАТО, Вильнюс, Рига и Таллин почувствовали полную «свободу рук» и с двойным рвением повели прежнюю политику, ещё сильнее распаляя антироссийские настроения внутри своих стран и активно работая на подрыв улучшения отношений России с Западом.
Особенно оголтелую линию в отношении России Литва начала проводить после того, как президентом страны стала Даля Грибаускайте. В этом нет ничего странного, поскольку своим избранием на этот пост она была во многом обязана поддержке Ландсбергиса и его партии.
Одна из её опор — это понимание, что именно такая линия востребована Западом.
Вторая — привычка к тому, что реакция нашей страны даже на самые враждебные нам выходки Вильнюса будет аморфной.
С этой уверенностью в конце января в Вильнюсе начали суд по уголовному делу о событиях у Вильнюсской телебашни в 1991 году. Несмотря на многочисленные факты, свидетельствующие о сфабрикованном характере обвинений в отношении 65 человек, из которых 57 граждан России, всем им инкриминируются серьёзные преступления, включая нарушение норм международного права, совершение убийств, ведение незаконных военных действий и так далее.
Сфабрикованный характер доказательств, однако, — это одно дело, а вот правомерность суда в Литве над гражданами России, бывшими гражданами СССР, в большинстве своём военнослужащими, дело другое. Хорошо было бы, если бы мы могли заявить, что Литва была в это время частью СССР, на территории Литовской ССР действовали сепаратисты, а военные лишь выполняли свой долг по пресечению их деятельности. Но беда в том, что в российско-литовском Договоре об основах межгосударственных отношений, подписанном в июле 1991 года и ратифицированном российской стороной 17 января 1992 года, содержится следующее положение: Российская Федерация признаёт, что Литва стала независимым государством 11 марта 1990 года, и это серьёзно ограничивает наши возможности защищать интересы России и российских граждан как в деле о событиях в Вильнюсе, так и во многих других случаях.
Почему подобное произошло? Почему в 1991 году большинство представителей российской политической элиты не захотели защищать государственные институты, военных, спецслужбы, а многие прямо работали на развал своей страны? Не застит ли и сегодня кому-то у нас глаза подобный «проевропейский» гипноз, желание показать Западу свою договороспособность, прагматизм, готовность идти на компромисс, а не стойкость в защите интересов своей страны — пусть не в такой степени, как в 1990—1991 годах, но всё же?
К чему это тогда привело, мы знаем и в целом, и во многих «частностях». Одна из этих «частностей» — история с преступлениями наёмников у Вильнюсской телебашни в январе 1991 года, аукнувшаяся многочисленными жертвами в Киеве в феврале 2014-го.
Вывод, который я делаю, размышляя в том числе и над историей наших отношений с Литвой после 1991 года, заключается в том, что не только пытаться «перетягивать» политиков на свою сторону, но и вообще ставить во главу угла принцип «улучшения отношений» было делом контрпродуктивным.
Демонстрация нами дружелюбия и настроя на взаимопонимание и сотрудничество воспринималась и Западом, и нашими соседями лишь как проявление слабости и тем самым лишь усиливала потенциал будущей конфронтации.
Нужен был другой подход: ставить слабых сателлитов Запада в такое положение, при котором их действия против России чреваты для них неприемлемыми экономическими и социальными последствиями, а для Запада в случае его желания их всецело поддерживать они становились бы непомерно тяжелым бременем не только с экономической, но и с общественно-политической точки зрения. Такую систему давления на Латвию, Литву и Эстонию можно было создать на рубеже 1990-х и 2000-х. Мы не захотели это сделать и теперь пожинаем плоды».
