Видео
В мире
Собираясь на встречу с бывшей узницей немецкого концлагеря, я ожидала увидеть слабенькую печальную старушку, а вместо нее появилась жизнерадостная, крепкая женщина. С первым мужем она развелась в 30 лет, второй раз вышла замуж в 68 лет. И уже 10 лет, живет «как в раю». А она знает в этом толк — есть с чем сравнивать...
...Не каждый день приходится держать в руках фотографию с подписью: Рига, концлагерь, 1944 год. На ней - худенькая пятилетняя девочка с большими, как у слоника, ушками.
-Из-за этих ушей меня, наверное, никто и не забрал из концлагеря, - об этом она говорит без горечи, в порядке рассуждения. Если честно, я плачу. Как же так: фашисты раздавали по Латвии умирающих детей из Саласпилса, очень многих взяли в семьи, даже ее родного брата, а ее не взял никто. Она утешает, говорит, все давно пережито, все отболело.
Надежда Григорьевна Кипич (в девичестве Коляда) раскладывает на кухонном столе фотографии, газетные вырезки, книги, достает архивную справку. О тех событиях она рассказывает увлеченно и почти без эмоций - будто это историческая хроника, а не история ее собственной жизни.
Рижанкой ее сделали фашисты, а родилась она в 1939-м году в белорусском городке Освея. Который вошел в историю как один из символов фашистских зверств под красивым названием «Зимнее волшебство». Зимой 1943-го пособники фашистов выжгли 40-километровую полосу белорусской земли со всем живым, что на ней находилось – расплата за поддержку партизан. Кого не убили – угнали в рабство.
- Папа был в партизанах, а нас в феврале 43-го привезли в Саласпилс. Дедушка плохо видел и его сразу расстреляли. Бабушку отправили в Межапарк (у Саласпилса было много филиалов, там – один из них). Всех детей отделили от матерей, даже грудных (у каждой было по двое-трое) и поселили в, так называемый, детский барак.
Женщины, говорили, будут работать. Но уже на другой день на станции Шкиротава их погрузили в товарные вагоны. Везли несколько дней – ни воды, ни пищи. Двери открыли: Майданек. Маму я увидела только в 47-м и не узнала – я ее не помнила.
…Наде тогда было 4 года, ее брату Вите - 6. Те события помнит фрагментами. Ощущения, сохранившиеся до сих пор, - невыносимое чувство голода и дикий холод.
-Брат рассказывал, что к нам часто ходили люди в белых халатах – брали у нас кровь. После нам выдавали по малюсенькой ложечке сахара, который мы лизали по крупинке.
Нам становилось все хуже, и мы стали бояться тех людей, прятались от них под нары. Нас вытаскивали за руки и за ноги и снова вели на сдачу крови. Так мы продержались до мая. Потом дети стали сильно умирать, и монашки из рижского Свято-Троицкого монастыря выпросили нас у немцев: объяснили, что мы, якобы, нужны для хозяйственных работ.
Помню, нас подводами привезли на монастырский двор. Я держала свою голову руками, потому что шея от слабости организма ее не держала. На мне из одежды только мешок с тремя дырками. Я ж маленькая была – что смогла найти, то и надела. Стриженая, в мешке и еще с такими ушами – ну кто бы взял такого ребенка!
-Хотя у всех изможденных детей уши кажутся большими, - рассуждает Надежда Григорьевна и показывает другое фото. На нем малышка с пухлыми щечками и красивой прической – она же, всего через год после освобождения.
Вспоминает о том, военном: «Фотограф сказал улыбаться, а я не знала, как это. Губы поджала и глаза подняла вверх. Я почему-то думала, что это улыбка».
Надиному брату повезло – его взяли в семью богатые староверы Ермолаевы из Московского форштадта.
«На Вите был тулупчик, подвязанный веревками, шапка. С виду крепенький мальчик. Но когда его раздели, хотели сдать обратно – Бога побоялись, поскольку люди они были верующие».
У брата, рассказывает моя собеседница, был огромный стеклянный живот, шея распухшая, все тело воспаленное – раны, гной, - осложнение после скарлатины. Но Ермолаевы его выходили, любили очень, и она до сих пор благодарна им за то, что спасли его. Он и сейчас живет в Риге.
Витя с сестрами Ермолаевыми
Брат потом вспоминал: когда Ермолаевы везли его по Риге из монастыря домой, люди в трамвае понимали, что за мальчик, и пихали ему в карманы конфеты и деньги. Но карманы были дырявые, и все вываливалось. А идти он не мог от слабости и его несли на руках.
Соседи тоже взяли девочку из Саласпилса, накормили, и она тут же умерла. Поэтому врач предупреждал, что кормить надо понемногу. Тех, кто постарше, брали на хутора, работать. Оставшихся распределили по детским домам.
Надю с другими девочками поселили в поселке Игате под Лимбажи. Похоже, готовили из них гувернанток. Помнит, что учили языкам. Всех поголовно мазали зеленкой – «видно, от голода все мы были в язвах». А голод был такой, что ели все подряд – 17 девочек однажды умерли от отравления каким-то растением.
Так прошли лето и осень 43-го, а потом ее нашла бабушка.
- Немцы стали делать послабления для заключенных и на воскресенье ей давали пропуск в город, - объясняет Надежда Григорьевна. - Бабушка нашла брата, стала ходить к Ермолаевым, нашла меня и забрала к себе, в концлагерь в Межапарк. Из детдома отдавали голой – одежду для меня передали Ермолаевы.
Чем объясняется фашистский либерализм, стало ясно чуть позже. Шел 44-й год, Советская армия подходила к Риге, все чаще к городу подлетали советские самолеты. В рижском порту стояли два последних парохода. Осенью, накануне взятия Риги, немцы на верхние палубы посадили стариков и детей, а внизу разместились сами.
-И так, благодаря нам, им удалось удрать, - вспоминает бывшая узница. - Когда мы плыли по Балтийскому морю, нас не бомбили, потому что все палубы кишели детьми и стариками. Накануне отъезда бабушка сделала эти фотографии, чтобы оставить на память брату. Это большая редкость – почти ни у кого таких нет.
Надя с бабушкой Марией Федоровной в филиале Саласпилсского концлгеря в Межапарке перед отправкой из Риги
Так Надя с бабушкой оказались в Германии, в концлагере в районе Франкфурта. Снова бараки, колючая проволока... О том времени она уже многое помнит. К сожалению.
- Бомбили каждую ночь. Только уснешь, бабушка будит меня, хватает узелок, и мы бежим в бомбоубежище. И так по пять-шесть раз за ночь. Спать было невозможно, нервы у всех расшатаны. Женщин с утра гнали на работу, мы, дети, слонялись по огромному бараку. Однажды я бежала по лагерю, и пьяный немец на мотоцикле меня переехал. Обе ноги были сломаны. Какой-то русский врач меня спасал.
Когда нас освободили, того немца заставили чистить туалеты и расстреляли. И мы, дети, бегали, смотрели и радовались, настолько были озлоблены его издевательствами.
Освободили нас американцы. Я хорошо помню эти огромные машины, все шофера – черные. Страха не было. Они начали нас кормить. Все время пекли булочки и раздавали нам, еще давали шоколад, яичный порошок, яблочный, тушенку. Потом, кто хотел, ехал в Америку, а мы – домой.
А до войны был курорт
Возвращение в Советский Союз осталось в памяти Надежды Григорьевны, конечно же, радостным. На теплушках - по берегу Балтийского моря. На крышах – солдаты, всюду играют гармошки, аккордеоны.
Пару месяцев оформляли документы в Кенигсберге («помню, мы, дети, весело катались на виселицах на центральной площади»). Вернулись в родную Освею и не узнали ее – ни одного дома!
А ведь до войны то был зажиточный райцентр. Берег озера, отдыхающие из столиц приезжали. У каждой семьи свой домик, хозяйство, лодка. Надин дедушка был знатный гончар, бабушка на лошади развозила глиняную посуду по всей округе. Папа пожарный, мама – домохозяйка.
-Война началась 22 июня, а уже 6 июля немцы были у нас. Освея расположена на самом стыке границ Белоруссии, России и Латвии.
Население делилось на три примерно равные части (по конфессиям): евреи, католики и православные. Евреев сожгли сразу вместе с синагогой. Костел и католиков пока не трогали, а православный храм разорили еще при Сталине – на его месте сделали базар.
По ночам партизаны приходили в город, народ снабжал их продуктами и информацией. Тогда фашисты решили провести карательную операцию и жителей сжечь. Всех загнали в костел, держали там три дня, нас спасла Сталинградская битва. Гитлер потерпел страшное поражение, нас приказали вывезти в Саласпилс и рассортировать.
Куда деваться - снова в Ригу
Своего отца Надежда Григорьевна не помнит, следов его найти не удалось. Мама Полна Николевна уцелела в концлагерях, но едва не утопилась, вернувшись на родное пепелище. Муж пропал, отец расстрелян, о матери и детях ходили слухи, что все погибли.
-Люди уговорили ее ехать в Ригу, искать нас, - рассказывает Надежда Григорьевна. - Счастье, что накануне казни она зарыла в землю горшочек с солью – в то время соль была дорогой, благодаря этому и продержалась.
Позже выяснилось, что мы с мамой разминулись в Освее буквально на пару месяцев. Поехали с бабушкой в Плисецк к ее сыну-офицеру, моему дяде. Там откормились, набрались сил. Оттуда и благополучное уже фото.
Надя (слева) с бабушкой и двоюродной сестрой
Мама тем временем нашла Витю в Риге. Все было не просто. Он страшно боялся голода, идти к ней не хотел, три года привыкал. И Ермолаевы не хотели отдавать мальчика, была настоящая трагедия, но все в итоге решилось по-людски. Ехать было некуда, остались в Риге и потихонечку с 47-го года начали все вместе жить.
Очереди на костер
О маме она вспоминает с огромной нежностью. О ее страданиях в концлагерях говорить без слез не может: «Мы были дети, и потому психологически нам было легче, не понимали происходящего. Считали, что так и должно быть. А родители-то знали, что это кошмар».
Испытания дают силу человеку – это Надежда Григорьевна точно знает. Ее мама вернулась после войны верующей. Иначе просто не смогла бы пережить все ужасы плена – плетями били до изнеможения, голыми прогоняли через медкомиссии, осматривая, как животных.
Кто послабее – тут же в газовую камеру. И рядом костры, на которых горят груды голых людских тел. И постоянное ожидание своей очереди.
Кого не сожгли – на подземный военный завод – делать снаряды для фронта. Из-под земли выпускали ненадолго только по выходным – подышать. И постоянный голод. Который притупился только после того, как стала читать молитвы.
Только бы не голодать!
Мирная жизнь после войны для их семьи, как и для большинства советских людей, была борьбой с бедностью. Мама долгие годы боялась возвращения кошмара, боялась, что будет война, и что нечем будет кормить детей, поэтому жила в совхозе – сажала картошку, кормила поросенка. На всякий случай.
Потом долго добивалась рижской прописки, работала дворником. Жили все вместе в сырой пятиметровой комнатке. Условия были настолько тяжелыми, что у нее открылся возвратный тиф – редчайший случай повторения страшной болезни. Тогда только дали большую комнату в коммуналке.
Брат Нади стал ходить в море. Она окончила восьмилетку, работала и изо всех сил старалась выбраться из нищеты. Потому поступила на дневное отделение в Ленинградский гидрометеорологический институт. Таких было всего два в Союзе (признается, что только после института начала наедаться досыта).
После много лет работала в рижском аэропорту синоптиком, 32 года преподавала метеорологию в летном училище, потом – в Аэронавигационном институте.
За все страдания - 500 марок
Бабушка Надежды Григорьевны прожила 72 года, мама – 89. О пережитом при советской власти никому особенно не рассказывали. Во-первых, каждый в ту войну пострадал по-своему. Во-вторых, выжившим на оккупированных территориях доверия не было.
Тема зазвучала только в конце 1980-х, когда немцы заговорили о компенсациях. Стали искать документы, но архивы концлагерей в большинстве пропали под бомбежками.
Одну только справку удалось раздобыть – о Саласпилсе. В итоге маме за ее страдания выдали 500 немецких марок, Надежде Григорьевне около 4000, частями. Да еще пришлось ездить в Москву понукать – там в фонде ушлые ребята прокручивали немецкие деньги, зарабатывая на них проценты.
А мама ее к тому времени уже 13 лет провела в постели с двумя сломанными ногами (операций тогда не делали), слепая и душевно больная - кошмарные воспоминания о концлагерях не отпускали.
"Это мама меня отмолила"
Замуж Надежда Григорьевна вышла еще в институте, родила дочь, но семья не сложилась. Скучать ей было некогда - общительная, любознательная, энергичная, она всегда была в центре событий. О личной жизни не помышляла, дел и так хватало. Когда погибла дочь и умерла мама, в ее жизни появился Александр Матвеевич.
Молчаливый, хозяйственный, основательный мужчина – настоящий терский казак. Жена умерла, сыновья и внуки выросли, а он в свои 74 года остался «без тыла» – в самом расцвете сил.
Надежда Григорьевна гордится: «Целеустремленный такой, от моториста дорос до главного механика судна. Теперь разводит помидоры – 19 сортов! И я пристрастилась. Живем за городом на берегу моря, гости в нашем доме не переводятся, любим активный образ жизни. Последние 10 лет я живу, как в раю. Это мама меня отмолила – за все, что я пережила.
Казалось бы, столько страданий и несправедливости пережил человек, а зла ни на кого не держит. И детства ее фашисты лишили, и в советское время никто не жалел, и в независимой Латвии гражданства не дали. Она считает, такое испытание выпало ее поколению. И все держатся – закаленные трудностями. Хотя ее жизнелюбие, похоже, от природы – им и спаслась.
С нежностью вспоминает братьев и сестер по Саласпилсу. Рассказывает, кого в какую семью забрали, как сложились отношения. Одним повезло - их любили, других мордовали, как крепостных. Кого-то взяли фабриканты, кого-то – купцы, кого-то знаменитая балерина, староверы многих детей спасли, латыши – и знаменитые, и простые хуторяне.
С каждым днем все меньше остается участников той войны – все больше молодежи за дедов и прадедов празднуют 9 мая.
- Для меня этот день совсем не радостный, - признается Надежда Григорьевна. – Очень тяжелый день. Потому что начинаем вспоминать всех погибших, всех пропавших, все, что мы пережили. Радости от этого у меня мало. Насколько муж у меня крепкий, но иной раз начинаю рассказывать – плачет. Он родом с Кавказа, там тоже была оккупация, но местных жителей фашисты не трогали. Повезло.
…Сколько общаюсь с людьми, пережившими ту войну, каждый раз учусь у них оптимизму и доброте. Прошедшие ад, они умеют по-настоящему любить. И все-таки очень жаль, что не нашлось в мире человека, который забрал бы тогда худенькую ушастую малышку из концлагеря…
Елена СЛЮСАРЕВА.
