Видео
В мире
Доктор права, член–корреспондент Латвийской академии наук, депутат Верховного совета Латвийской Республики, профессор Андрис Плотниекс рассказывает о функциях права, об их эффективности в нашей стране и причинах, которые эту эффективность снижают.
— Право — это ведь одно из наиболее популярных слов в публичном словаре властей, наших официальных лиц. Но весьма часто, я бы даже сказал, очень часто приходится читать, что как на уровне отдельного человека, так и на уровне общественных явлений или даже национального государства нас в наших правах ограничивают. Что же не функционирует, как полагается?
— Начну с не совсем обыденного аспекта. Всемирно известным теоретиком права был Герберт Харт. Во время Второй мировой войны он служил в британской MI5, но после войны обратился к научной деятельности, утвердив себя ученым высокой пробы. В своей книге "Концепция права" он поднимает вопрос о функциях права в очень своеобразном виде. Обычно характеристика функций права ограничивается изложением тех задач, которые на данный момент представляются автору самыми существенными. У каждого они свои.
Харт рассматривает бытие человека. Он говорит: любой человек, несмотря на то, какие у него условия, даже в самой бедственной ситуации все–таки хочет жить. Значит, желание жить является первичным, и функцией права следует признать такое направление воздействия, которое являлось бы основной предпосылкой человеческого существования.
Изначально это связано с тем, что человек легкораним. Если он попадает в дикую природу голым, без защитных средств, то должен погибнуть. Харт из этого делает вывод, что первой функцией права является ограничение насилия над людьми, недопущение убийств и нанесения телесных повреждений.
Второе — ограниченные ресурсы. Потому всегда появляется желание переделить их. Функция права — осуществить защиту собственности, ограничив жажду индивидуумов присваивать имущество сограждан. Это является предпосылкой также и к тому, чтобы каждый, кто заинтересован что–либо производить, занимался этим.
Третье — люди не всегда корректны в отношениях друг с другом. Кто сильнее, тот желает подмять под себя более слабых. Третья функция — ограничить возможности людей добиться господства над согражданами.
Три функции.
В правовом государстве их надо бы последовательно осуществлять в творчестве правовых норм во всех многообразных способах применения правовых норм муниципальной и государственной властью как по отношению к отдельным людям, так и по отношению к народу. Но, глядя на преобладающие в повседневности представления о том, кому вообще должны служить публичные институты, следует признать, что эти вопросы, к сожалению, всегда отодвигаются на второй план.
На передний план выступает нечто совершенно другое. Это может быть государство–завод, каким его в свое время провозглашал Андрис Шкеле. Это может быть государство–бухгалтерия, каким оно было во время кризиса 2010–2013 годов и каким оно все еще остается. Также государство может служить инструментом для осуществления либо своих, либо чьих–то других интересов.
Если говорить об осуществлении этих трех функций права по отношению к индивидууму в Латвии, то можно сказать, что первая функция — во многом благодаря самоотверженной работе полиции — осуществляется. Жизнь человека, его здоровье защищаются более или менее удачно.
В свою очередь, то, что касается осуществления функции защиты собственности, весьма проблематично. Уже на уровне творчества правовых норм. Имеющий ныне силу закон о налоге на недвижимость содержит нормы, которые в латвийских условиях могут служить инструментом для массовой "конфискации" жилищ и земли. А пресса уже информирует о мнении экспертов Всемирного банка, что по ходу налоговой реформы, снижая разные другие налоги, налог на недвижимость следует повысить.
Но если почитать мнения населения (разных уровней: один — собственник дома, другой — собственник квартиры, третий — лишь снимает квартиру), то они все в один голос сетуют на то, что бремя налога на недвижимость такое, что в скором времени придется работать лишь для того, чтобы заработать средства для уплаты этого налога.
— Но вы, кажется, еще в 2010 году, по–моему, весьма обоснованно и аргументированно возразили против подобного положения в связи с разработанными и предложенными тогда Министерством финансов "Основными постановками системы налогов и пошлин на 2011–2015 годы". Это что, значит, отношение не изменилось?
— Да, мы тогда пытались доказать, что, выражаясь политическими категориями, это фактически является преступлением против народа. Потому что мы сами своими руками разрушаем свою землю и свой народ.
И, к сожалению, надо сказать, что это не единственный случай, когда эта функция осуществляется таким образом, что превращается в свою противоположность.
Для рыночной экономики характерно, что участники рынка принимают решения о распределении добра в зависимости от спроса и предложения. В наших условиях это нередко является фикцией. Мы хоть демонстративно и организуем свободный рынок в той или иной сфере (будь то рынок газа или рынок электричества), на практике демонополизация превращается в сохранение новообразований той же монополии. Лишь в более печальных для нас условиях.
Также, говоря о третьей функции — защите человека от попыток господствовать над ним, сегодня следует спросить: все ли правовые возможности используются, чтобы не допустить это господство? Например, у нас пропорциональная избирательная система.
Наша Сатверсме говорит: всеобщие равноправные и прямые выборы, закрытое голосование. Но в случае пропорциональной избирательной системы голоса, которые остаются за не преодолевшими квоту этого марафона участниками, пропадают. Их надо разделить между победителями. Значит, известная часть людей уже не может сказать: меня кто–то представляет. Потому что голос по дороге потерялся.
Суд Сатверсме признает, что это необходимо для того, чтобы парламент мог функционировать успешно. Кроме того, мы столь горазды на поправки к Сатверсме, что включаем в нее разные новшества, разные формулы, которые фактически ничего не меняют.
— О чем именно речь?
— В данном случае я говорю о преамбуле к нашей конституции, нашей Сатверсме, которую ввели, но окончательная редакция которой была результатом длинного и трудного компромисса.
— Фиксация ценностей…
— Да их четко даже и не зафиксировали… И в конце–то концов никаких гарантий для существования Латвии как национального государства преамбула не предусматривает.
Сегодня всеобщее внимание обращено на институт президента. В публичном пространстве довлеет мнение: президента страны должен избирать народ. Сатверсме это не предусматривает. Зачем это нужно? Честно говоря, я не могу ничего особо возразить ни против существующего порядка, ни против этого предложения. У каждого варианта свои плюсы, свои минусы. Но мне хотелось бы сказать вот что: не надо делать из Сатверсме почти что обычный закон, который мы поправляем каждый день.
Значит, какова аргументация? Всенародно избранный президент нужен потому, что Сейм не обладает должным престижем, его недостаточно уважают, и люди с ним не считаются. Почему? Потому что избирательная система, которая регулируется обычным (!) законом, фактически не соответствует духу Сатверсме. Тогда, может быть, начнем с того, что внесем поправки в обычные законы и усовершенствуем всю систему государственных институций таким образом, чтобы она работала в рамках упомянутой выше третьей функции?
Какие варианты тут имеются? Тут возвращаемся к вопросу, который несколько раз уже мелькал в публичных дискуссиях, а потом опять пропадал. То есть не разумно ли сменить пропорциональную избирательную систему на мажоритарную? Не разумно ли вместо многомандатных избирательных округов создать одномандатные?
Не должна ли ситуация быть такой, когда каждый депутат Сейма представляет в парламенте одну конкретную общность людей, которая выдала ему мандат доверия? В этом случае люди в парламенте действительно были бы представлены. Их представлял бы тот депутат, который заслужил их доверие. С него можно было бы требовать, и его обязанностью стала бы постоянная поддержка контактов со своими избирателями. В таком случае не удастся второй или третий раз избрать депутата, который даже на заседаниях Сейма толком не появлялся, своего носа там не показывал.
Может быть, начнем с этого? В таком случае наш парламент будет пользоваться уважением. Мандат доверия избирателей будет вручен каждому депутату отдельно. И тогда вот эти депутаты будут избирать президента страны. А если не удастся преодолеть нынешний кризис доверия в процессе будничного, обычного законотворчества, вот тогда начнем думать о внесении изменений в конституцию. Почему это мы всегда запрягаем лошадь в телегу не спереди, а сзади ее? И в результате ничего не происходит.
— А мне кажется, что противостояние введению мажоритарной избирательной системы тут у нас будет гораздо мощнее, чем идее всенародно избранного президента страны…
— Конечно. Но реформа избирательной системы повернула бы представительскую институцию лицом к избирателям.
Не менее болезненны те вопросы, которые связаны с осуществлением функции права по отношению к народу. Права должны гарантировать возможность жить не только отдельным индивидуумам, но также и существование народа. В этом плане наше положение можно сравнить с человеком, у которого поранена артерия.
Имеются две возможности: остановить кровотечение, или наступит смерть. Но если кровь теряет народ, разве это не та же ситуация? Разве у нас в данном положении имеются юридические средства, чтобы остановить истекание кровью народа? Разве государственные институции что–то предпринимают, да и способны ли они что–либо сделать, чтобы это кровотечение остановить?
Согласно опубликованным не так давно данным ЦСУ, лишь за 2016 год эмигрировало 12 229 человек. Просчитаем нашу перспективу. Если каждое десятилетие станем терять около 120 тысяч? Кроме того, согласно результатам исследований, проведенных Михаилом Хазаном, более 20% опрошенных жителей Латвии (и в большом интервале — начиная с молодежи и кончая пожилыми людьми) могут в ближайшие годы податься работать за границу.
Но, заметьте, эта проблема нас не занимает. Почему она нас не интересует? Возможно, нет человека — нет проблемы. Возможно, в эпоху глобализации уделять внимание проблемам, носящим локальный характер, — плохой тон.
А может быть, идея государства–фабрики, государства — бухгалтерского бюро ориентирует госаппарат на манипуляции с цифрами, не обращая внимания на то, как это отразится на судьбах людей.
Вячеслав Домбровский в этой связи предлагает способствовать иммиграции из других стран. Мы уже начинаем взвешивать возможности того, какими правовыми средствами создать благоприятные условия, способствующие иммиграции.
Чего мы этим хотим добиться? Иммиграция якобы необходима для того, чтобы способствовать развитию производства. Но сейчас у нас безработица. Значит, мы намерены продолжать выталкивать отсюда людей в таком же духе, как до сих пор, и в то же самое время способствовать иммиграции из других, из третьих стран.
И при этом почему–то лелеять наивную иллюзию о том, что Латвия, в которой сохранилось 10% ее коренных жителей, все еще будет Латвией. Да, название, может быть, даже знамя… Но ничего больше!
— Вот это желание — не исправлять последствия собственной политики, а пытаться прикрыть их легкими, в том числе заграничными, мнимыми решениями, меня бесит больше всего…
— Да, вместо решения реальных проблем мы в лучшем случае ограничиваемся их констатацией, надеясь, что все как–то уладится само собой. Проблемы якобы решают, передвигая денежные суммы из одного бюджетного поста на другой, а то, насколько целесообразно эти деньги можно использовать в том или другом случае, никто не оценивает.
Гоняясь за цифрами, мы девальвируем смысл самих институций. Это отражается даже в языке, в терминах, которые мы употребляем. В медицине на латышском уже не употребляется слово "врач", его заменил термин — "медицинский персонал". У нас уже нет медицинской помощи, есть услуга. Все правильно — услуги покупаются.
Формально мы ввели принципы рыночной экономики. Но разве эти принципы должны выдавливать из медицины милосердие и лечение?
— Какой выход из данного положения вы предлагаете?
— Тут я вернусь к усопшему в 1946 году Джону Кейнсу. К теории кризисной экономики. Эта теория помогла выкарабкаться из Великой депрессии. Главная основная идея кризисной экономики — подобные ситуации решают, используя гигантские государственные инвестиции в реорганизацию и модернизацию экономики за счет бюджетного дефицита. Значит, если необходимы средства для оживления экономики, дефицит бюджета не может быть священной коровой.
Но мы почему–то уже не помним Джона Кейнса и его теорию. В то же самое время мы имеем респект по отношению к рекомендованной Международным валютным фондом, Всемирным банком, экономистами государственной казны США или "Вашингтонским треугольником" правильной политике, которая сводится к финансовой дисциплине, приватизации и либерализации рынка.
Механическое внедрение этих рекомендаций в наших условиях может оказаться роковым. После вступления в силу Лиссабонского договора сократились возможности стран ЕС проводить радикальные экономические реформы законодательным путем. Спрашивается: почему мы согласились на то, на что согласились?
Ибо как же в странах Восточной Европы может образоваться благоприятная ситуация, если эксклюзивные компетенции ЕС, а также компетенции в сферах общих для ЕС и стран–участниц будут осуществляться с применением тех стандартов ЕС, которые заимствованы у развитых стран?
Во–первых, у Германии. А вот в социальной сфере каждая из стран–участниц будет заморожена в том положении, в каком она находится. Значит, нам остается следовать рецепту Кейнса и, допуская любой дефицит бюджета, создавать во всей стране современную инфраструктуру — строить качественные дороги, модернизировать железнодорожный транспорт, создавать благожелательные условия для предпринимательства в каждом уголке страны, инвестировать в науку, создавать экспериментальные производства, чтобы открытия ученых превращались в товары с высокой добавленной стоимостью.
Лишь следуя таким путем, Латвия по уровню жизни своих людей сможет приблизиться к наиболее развитым странам ЕС. Другого выхода нет.
— Ну, хорошо — Лиссабонский договор… Хоть я тут больше бы подчеркивал наше собственное достоинство, достоинство нашей страны. Разве не мы сами отдали предпочтение не столько включению, сколько подчинению. Имеет ли смысл об этом говорить на уровне права?
— Да, подписав Лиссабонский договор, мы согласились подчиняться. По части творчества правовых норм у стран ЕС во многих сферах формально никаких прав уже нет. И то, что мы продолжаем принимать по этим вопросам законы, фактически является нарушением договора. Но мы прикидываемся, что этого не знаем, а ЕС прикидывается, что этого не видит.
— Но у нас в Латвии много толковых, умных юристов. Почему ваше (профессионального сообщества) мнение публично гораздо тише мнения политиков, законодателей? И что о данной ситуации говорит наука Латвии?
— Я пытался описать происходящие в условиях глобализации процессы в своей книге "Теория права & юридический метод". Самой большой бедой политической и юридической практики в Европе является столь современная ныне политкорректность.
Со времен создания хотя бы латышских толковых словарей она пережила огромную эволюцию. Там она означала — точный, любезный, вежливый, учтивый. А сейчас под политкорректным поведением понимают такое, когда ты закрываешь глаза, лишь бы не видеть, что происходит в реальной жизни.
Политкорректность требует, чтобы абсолютно неудачный, некомпетентный процесс характеризовался как всецело приемлемый и возможный. И вот это избежание возражений это соглашательство со всем в отдельных случаях проявляется также и в позиции стран–участниц. Мы в этом смысле являемся примером.
Наша политкорректность (уже начиная с крестьянских соплатежей) в сегодняшних условиях фактически стала политтрусостью.
А если говорить о науке, то ее организация требует наличия специальных центров. У нас в роли подобных центров выступают отдельные университеты и вузы. В Академии наук юридическая проблематика никогда не находилась в центре внимания.
Большой удар по специальным и прикладным наукам права нанесла ликвидация Академии полиции. Там проводились серьезные научные исследования в области следствия и оперативных действий, были блестящие личности. Теперь же общетеоретические науки права представлены исследованиями преподавателей отдельных вузов. Единого мозгового центра нет и в этой сфере.
Потенциал науки права в области творчества правовых норм все еще используется лишь эпизодически. Первым шагом для того, чтобы искоренить привычные ситуации, когда творчество правовых норм в Сейме происходит путем внесения многократных поправок и дополнений в только что принятые законы, было бы создание постоянно действующих консультативных групп ученых при комиссиях Сейма.
Виктор АВОТИНЬШ
