Видео
В мире
Нас арестовал русский военно-морской патруль — больше похожий на затрепанный церемониальный почетный караул, оставленный после того, как подавляющее большинство военных уже было выведено или просто разошлось по домам, — и вежливо препроводил в штаб во главе с адмиралом, который, судя по всему, был одним из более-менее сохранившихся зданий на базе. После формального допроса адмирал предложил нам выпить и произнес меланхолический тост: "За Британию и Россию, две бывшие великие морские державы".
Этот тост вспомнился мне пару лет спустя во время визита в Киев, когда я услышал высокомерный вопрос британского дипломата: "Когда же Россия преодолеет свою нелепую одержимость сохранением этих своих бессмысленных заокеанских военно-морских баз?". Это замечание занимает одно из первых мест в моей коллекции жемчужин западной дипломатии, в которых лицемерие и лживость перешли в своего рода почти постоянное отсутствие разумности.
Британцы и французы — в отличие от американцев — в состоянии понять, что конец империи — это, как правило, очень тяжелое дело, последствия которого трагически сказываются не годами, а десятилетиями и на целых поколениях. И не в последнюю очередь в виде остатков синдрома великой державы, который всегда присутствует у бывших имперских стран. Как и многие представители моего класса и поколения в Британии, я вырос в тени падения Британской империи и глубокого чувства утраты и сужения горизонтов, которые оно оставило позади. Поэтому, когда я как журналист освещал конец советской империи, мне трудно было не испытывать определенное сочувствие к тому, через что проходили тогда русские.
Что еще более важно, серьезное сравнительное исследование конца империй выявляет исторические модели, которые намного сложнее, чем обычная картина игры "хороших" и "плохих" парней. И это, безусловно, верно в отношении нынешнего кризиса с Россией из-за Украины.
Ближний Восток во многом все еще переживает последствия распада трех империй: Османской империи 104 года назад, и французской и британской после Второй мировой войны. Эти империи оставили после себя ряд в значительной степени искусственных, глубоко разделенных государств-преемников и ожесточенное региональное соперничество. Американская гегемония иногда сдерживала, а иногда и обостряла эти конфликты. Балканы тоже до сих пор живут с наследием Османской и Габсбургской империй и последствиями их краха.
Южная Азия все еще переживает последствия распада Британской Индийской империи, включая, в первую очередь, раздел Индии и Пакистана и возникший в результате этого конфликт из-за Кашмира. Как еще показывает история Южной Азии, конфликты, порожденные или усугубляемые империями и их падением, могут тлеть десятилетиями, прежде чем грозно вспыхнуть. Например, восстание восточных бенгальцев против Пакистана в 1971 году (приведшее к вмешательству Индии и созданию Бангладеш), или гражданская война между тамилами и сингальцами на Шри-Ланке, разразившаяся в 1983 году, через 36 лет после обретения этой страной независимости. В Африке бесчисленные локальные конфликты можно проследить, по крайней мере частично, до породивших их империй и того, как эти империи распадались, включая самый ужасный геноцид в Руанде, который произошел более чем через 30 лет после падения бельгийской империи.
Роль империй в возникновении этих конфликтов варьируется от случая к случаю. И хотя иногда виноваты бывали они сами, но иногда они брали на себя ответственность за местные проблемы, которые могли как-то сдерживать, но не решать. Ибо во многих случаях одним неразрешимым элементом было создание новых моноэтнических государств в районах, где такие конструкции ранее не были известны, и где смешение населения в таких государствах автоматически становилось причиной конфликтов.
Как заметил польский поэт Чеслав Милош о польско-литовском конфликте из-за города Вильнюса, разгоревшемся после падения Российской империи в 1917 году, этот спор просто не мог быть разрешен (кроме как превосходящей силой) в рамках соперничающих и взаимоисключающих друг друга государственных суверенитетов, в которых он существовал.
Иногда империи подавляли старые локальные конфликты, которые вновь вспыхивали после падения этих империй. Иногда империи обостряли эти конфликты, объединяя в одном "государстве" этносы, которые всегда жили обособленно. Иногда империи усугубляли эту напряженность с помощью политики "разделяй и властвуй". Иногда они отдавали предпочтение одному местному меньшинству за счет других (как это сделали французы с алавитами в Сирии и бельгийцы с племенем тутси в Руанде и Бурунди ). Иногда они создавали или разжигали конфликты, поощряя экономическую миграцию.
И очень часто империи переселяли своих соотечественников на любые территории, где климат подходил для проживания европейцев. Там, где коренное население было немногочисленным и было уничтожено новыми европейскими болезнями (Северная Америка, Австралия, Сибирь), эти поселенцы заняли постоянное доминирующее положение. В других местах (южная Африка, Алжир, Казахстан) в результате упадка империй потомки поселенцев боролись, чтобы защитить свое господство, бежали или приспосабливались к правлению коренного большинства.
Многие конфликты и напряженность, сопровождавшие и последовавшие за распадом Советского Союза, подпали под эти широкие имперские и постимперские модели. На Кавказе Советский Союз создал республики, которые после обретения независимости оказались сильно разделены по этническому признаку. Армяне восстали против Азербайджана, абхазы и осетины - против Грузии, чеченцы против России.
Советский Союз переселил русских для работы на фабрики в Латвию и Эстонию точно так же, как британцы переселили китайцев в Малайю, а индийцев на Фиджи. После обретения независимости Латвия и Эстония создали неформальную схему с русскими меньшинствами, очень похожую на пример Малайзии, где коренное население монополизирует правительство и службы безопасности, а "иммигрантское" меньшинство занято в основном в экономике.
Несмотря на эти общие закономерности, существует очень значительная разница между морскими империями Западной Европы и сухопутными империями Турции, России и Германии. Какими бы тяжелыми ни были конфликты, связанные с падением империи, морская имперская власть могла в конце концов избежать их (и ответственности за них), вернувшись через моря домой. Для сухопутных империй такой однозначный побег был невозможен. Им приходилось жить с постимперскими конфликтами на собственных границах, причем споры иногда эти границы преодолевали. С одной стороны, некоторые из этнических меньшинств, составленных из постимперского населения не видели причин, по которым, когда остальная часть империи рухнула, они тоже не могли иметь права на независимость, которым пользуются другие, живущие в нескольких метрах от новой национальной границы.
С другой стороны, этнические меньшинства, застрявшие в соседних государствах, неизбежно обращались к своей родине за поддержкой и защитой.
Однако в этом четком различии между сухопутными и морскими империями есть одно огромное исключение: Ирландия и Северная Ирландия, где потомки британских поселенцев с непримиримой решимостью боролись против правления коренного большинства Ирландии. Как человек ирландского происхождения по материнской линии (хотя, что еще больше усложняет ситуацию, из ирландской католической семьи, долгое время находившейся на британской службе), я всегда удивлялся тому, что британцам удавалось обращаться с историей их империи и ее последствий в Ирландии как с вопросом совершенно sui generis (уникальным), не имеющим никакого отношения к опыту других стран.
Тем не менее, из Ирландии можно извлечь и уроки общего значения. Во-первых, признание даже величайших исторических преступлений (среди которых, безусловно, должно числиться обращение Британии с Ирландией между 16 и 19 веками) не очень помогает, когда дело доходит до решения в настоящем тех проблем, которые они оставили после себя.
Попытка Запада изгнать Россию из Европы провалилась — она слишком сильна и слишком глубоко укоренилась здесь, чтобы такие попытки сработали.
Не сработали также и идеи верховенства закона и демократии. Ирландские националисты всегда придерживались безупречной демократической и законнической логики, согласно которой их подавляющее большинство в Королевстве Ирландия давало им право управлять всем островом. Ольстерские протестанты с одинаковой силой логики утверждали, что большинство в шести графствах севера и голосование британского парламента дали им право остаться с Великобританией. Если, как утверждается в статье Эндрю Адониса в последнем номере Prospect, Шинн Фейн получит большинство на севере и референдум проголосует за союз с республикой, это будет демократический и законный результат. Другой вопрос, предотвратят ли демократия и законность новую войну и должны ли они определять политику британского правительства.
В континентальной Европе и ее непосредственной периферии распад Советского Союза и Югославии (страны, которая сама была несчастливым детищем конца Османской и Австрийской империй) оставил после себя восемь нерешенных конфликтов и территориальных споров: Боснию, Косово, Приднестровье, Крым, Донбасс, Абхазию, Южную Осетию и Нагорный Карабах.
Конфликты на Кавказе были разрешены, по крайней мере временно, благодаря вмешательству российской силы. Хрупкий мир на Балканах зависит от присутствия здесь совершенно недостаточного количества войск НАТО, угрозы американской интервенции и отсутствия российского вмешательства. Конфликт на Украине продолжает разгораться и обострять риск столкновения не только между Украиной и Россией, но и между Россией и Западом.
Этот кризис должен был бы прояснить хотя бы одну вещь: попытка Запада изгнать Россию из Европы потерпела неудачу. Россия слишком велика, слишком могущественна и слишком глубоко вовлечена в дела своих соседей, чтобы это было бы возможным. Самое главное, что Россия готова до конца бороться за защиту того, что российский истеблишмент считает жизненно важными национальными интересами на Украине и на Кавказе. А Запад не готов, потому что при всей саморекламе и браваде западные элиты и население не думают, что их интересы в этих регионах действительно важны, и открыто и неоднократно заявляли, что они не готовы бороться за них. Россия также ясно дала понять, что, хотя у Москвы есть серьезные сомнения по поводу союза с Китаем (учитывая огромное неравенство между ними в населении и экономике), она пойдет на него, если Запад серьезно провалится с удовлетворением ключевых интересов России.
В этих опасных обстоятельствах крайне важно, чтобы Франция (желательно, с помощью Германии) наполнила бы реальным содержанием расплывчатые предложения президента Макрона о новой архитектуре европейской безопасности, с включением в нее России, и чтобы, если такая новая структура будет создана, она взяла бы на себя в качестве своей первой задачи мирное урегулирование наиболее угрожающих конфликтов на континенте. Для того, чтобы это стало возможным, всем европейским участникам необходимо будет работать на основе принципиальной, но в то же время прагматичной приверженности миру. Им нужно будет также избегать как закоснелого понятия превосходства закона, так и попыток проявления своего морального превосходства, для которых их собственная имперская и постимперская истории не дают никакого основания.
____________________________________________________________________________________
Анатоль Ливен — старший научный сотрудник Института ответственного управления Куинси (Quincy Institute for Responsible Statecraft) в Вашингтоне.
