Видео
В мире
Цикличность и волны в истории – излюбленная тема ряда концепций от почти научных до строго экзотических, на грани клиники. Но с точки зрения философии истории вовсе не очевидно, что здесь имеет исторический смысл и что более эвристично. Иногда фантазийные версии бывают ближе к истине. Есть множество моделей с постоянными циклами и ровным ритмом с самыми разными интервалами; некоторые из них считаются классикой (в частности, кондратьевские).
Но есть и более динамичные, хотя и совсем завиральные модели, – например, обнаруживающие в структуре исторического процесса ряды Фибоначчи и, соответственно, спираль «золотого сечения», сжимающуюся в будущем в точке «события икс» в 2060 г. (кстати, конец света именно в 2060 г. предсказал еще классик математического естествознания Исаак Ньютон). Нездоровая смелость таких сочинений не отменяет того, что в них в отличие от моделей ровного ритма присутствует по крайней мере идея ускорения истории и свертывания исторического времени, теоретически вовсе не бредовая и в ряде вариантов вполне респектабельная.
Недавно возникла еще одна смелая версия – параллель между графиком изменения отношения России к Европе в XIX в. и аналогичной историей, якобы имеющей шанс повториться в России сейчас, в начале века XXI. Речь идет о циклическом переходе от пиетета и желания встроиться в «концерт» цивилизованных государств сначала к всесторонней конфронтации, а затем к «спокойной отстраненности».
Эта схема двух молодых авторов подозрительно ликвидна политически: она намекает режиму на вариант выхода якобы без потери лица из конфронтации с Западом, уже проигранной и безнадежной в любой перспективе. Пугают лишь напрашивающиеся параллели с последними царствованиями Романовых и славным финалом династии в 1917 г. Похоже, авторы этой идеи при всем ее деликатном сервилизме про такие коннотации с вероятной судьбой нынешнего правления просто не подумали, хотя накануне 2017 г. такие мемориальные аналогии особенно пикантны.
Идею ускорения исторического процесса пока никто не отменил и толком не опроверг. Чтобы оценить идею, достаточно беглого обзора перманентной технологической революции, за считанные десятилетия набирающей корпус инноваций, до этого копившийся веками. В ряде отношений человеческий мир буквально за годы обновляется не меньше, чем за всю свою предшествующую историю. Подобное сжатие времени не может не воспроизводиться также в динамике мысли, культуры, политики.
Для нас это особенно значимо. История свободы и несвободы в России часто наводит на мысли о петлеобразной спирали; здесь есть и прорывы с периодическими возвратами назад, иногда чудовищными, но и общий восходящий тренд – результирующая. С этой точки зрения пресловутая идея «колеи», на метания в которой якобы обречена российская история, оставляет ряд вопросов.
Прежде всего, трудно не согласиться с мнением продвинутых историков, что эта колея присутствует не столько в виде фатальной закономерности, сколько в мозгах самих теоретиков, а главное – политиков и ведомой ими массы. В представлениях логики бифуркационных процессов история колеи выглядит и вовсе доисторической. И любая такого рода «колейность» не может служить оправданием политического пассива.
Далее, для России было бы крайне унизительно думать, что именно эта великая страна не в состоянии вырваться из колеи, хотя это даже не особенно чудесным образом уже проделали многие резко модернизировавшиеся страны, от которых таких подвигов менее всего ожидали.
И наконец, при всей петлеобразности данной траектории нельзя не видеть, что в ней постепенно накапливается необратимость глубинных уровней движения к свободе и эмансипации личности. В обыденных практиках и структурах повседневности даже предельно замороченное «путинское большинство» настолько отошло от бытовых стереотипов эпохи самодержавия и советской империи, что срыв в нормальный тоталитаризм или хотя бы в гибридный неототалитаризм сейчас уже маловероятен.
Здесь приходится ориентироваться на другую логику и «математику» процесса, на принципиально новую хронополитику. В новом историческом циклизме повышение скорости с синхронным сжатием времени и ритма может давать необыкновенные эффекты в колебаниях между реформами и контрреформами, заморозками и оттепелями, либерализацией и реакцией. Если раньше смена политических сезонов предполагала смену руководства и достаточно принципиальную модификацию режима, то теперь у нас есть шанс наблюдать эти циклы в истории одного правления.
В таких циклах, вообще говоря, нет ничего мистического: комбинация проста и не имеет альтернатив. Быстрые изменения либерального свойства, по идее, и должны рано или поздно давать более или менее глубокий и затяжной откат. Но точно так же любая реакция не может быть вечной или хотя бы слишком затяжной. Запасы ресурсов паразитарной модели заканчиваются, идеологическая анестезия проходит, и рано или поздно приходится отпускать почти до предела завинченные гайки, не позволяющие обществу ни вздохнуть, ни сделать что-то полезное.
При всей усталости от слишком уже родных лиц приходится признать, что для смены гласа (вектора, сезона) теперь вовсе не обязательна персональная смена начальства. Представьте себе, что включается программа морфинга, трансформирующая портреты вождей, руководителей и лидеров в непрерывной последовательности, например, от Сталина и Хрущева до нынешних игроков в рокировки.
В самом деле, попытки институциональной либерализации в сфере регулирования и администрирования в начале путинского правления были достаточно искренними и концептуально обустроенными. Путин с самого начала не был и не мог быть Хрущевым (хотя и был назначенцем Ельцина), но поначалу при нем все же пробивалось нечто либерально-бериевское и даже косыгинское. Затем консолидация власти и ресурсов на фоне нефтяного благоденствия породила застой почти брежневского типа, и теперь мы переживаем предпоследнюю или последнюю фазу разложения данной модификации: громкие отставки напоминают о пышных похоронах, а аресты и обыски – героев Гдляна с Ивановым.
Деградация становится тупиковой и комплексной; она затрагивает внешнюю и внутреннюю политику, экономику, культуру, мораль власти и самого общества.
Системное противостояние с Западом и связанные с ним большие планы масштаба «Русского мира», «Новороссии» и собирания «разделенной нации» проваливаются с перспективой преследования в международных судах. Политическая реакция становится все более самодеятельной и стихийной; она набирает обороты снизу и уже не вполне контролируется властью, нанося удары по ее самомнению и репутации.
В государстве почти нет денег и совсем нет перспективы их нормально зарабатывать даже в случае снятия санкций. Идеология уперлась в светлое прошлое и разменивается на пошлые глупости неофитов. Спекуляции на военной и прочей истории превзошли «Малую землю»: курорт «Цитадель», 29-й «панфиловец», ресторан «НКВД»... и все это на фоне памятников одиозным фигурам.
В этом тупике Путину остается один выход – стать «Горбачевым внутри развитого путинизма», что он и начинает готовить, пусть даже очень фрагментарно. При этом власть безумно боится повторения судьбы Горби, а потому заранее готовит оснастку для нового ГКЧП – на крайний случай (Путин как решительный, состоявшийся Янаев).
Поскольку сейчас любой путч, даже самый успешный, даст лишь временный и очень дорогостоящий эффект, Путину придется заранее готовиться и к роли Ельцина 90-х, в которой ему самому придется осаживать им же подготовленных путчистов, затем проводить подобие реформ в ситуации обвала и проч. В итоге, пройдя все эти метаморфозы, Путин снова становится ранним, а затем и теперешним Путиным (благо время жизни позволяет) и... на колу мочало.
Яркая судьба, выдающаяся перспектива. Сейчас вопрос лишь в том, насколько быстро и глубоко можно развернуть нынешний «застой» в очередную «перестройку». Последние назначения, сближения, символические жесты и знаковые пропуски в послании показывают, что высочайшая мысль в эту сторону уже движется.
Александр Рубцов, "Ведомости".
Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов
