- В тот момент, когда премьер-министр Кришьянис Кариньш потребовал вашей отставки, правительство висело на волоске. В каком-то смысле вы были выбраны в качестве козла отпущения, которого нужно было принести в жертву. Как Вы чувствовали себя в этой неблагодарной роли, и почему премьер-министр выбрал именно Вас?
- Это нужно спросить у самого Кариньша, но я думаю, что все началось с того, какой я человек. И тут снова надо спросить у моих родителей. Потому что эта способность вызывать огонь на себя на ровном месте, огребать там, где нормальные люди выходят сухими из воды, чтобы не промочить ноги, была со мной столько, сколько я себя помню.
- Как недавно в интервью сказал режиссер Алвис Херманис: я не могу держать рот на замке.
- Со мною так же. Я тоже не умею держать язык за зубами и не боюсь лезть туда, где меня могут... как однажды сказал мой коллега Карлис Шадурскис, у меня нет инстинкта самосохранения. Если в начале, признаюсь, я испытывала огромную обиду и ощущала несправедливость, то сейчас у меня осталось только ощущение несправедливости. С самого первого дня работы первого правительства Кариньша нам пришлось нелегко. Мы с премьер-министром начали не на хорошей ноте. У него радикально иной взгляд на систему здравоохранения, чем тот, в который я верю, которому меня учили, и который я считаю подходящим для социально ответственного государства. Если в мирное время это можно было рассматривать как простое расхождение во взглядах, то во время кризиса, и особенно во время затяжного кризиса, эти противоречия в какой-то момент привели к взрыву.
- Давайте уточним, о како именно кризисе идет речь?
- О кризисе с Covid-19.
- Я спрашиваю об этом потому, что первый относительный кризис был в конце 2019 года, когда обсуждался бюджет на 2020 год и правительство собиралось предоставить медикам повышение зарплаты, за которое проголосовал парламент. Тогда вы призвали парламент выполнить это решение за счет увеличения дефицита бюджета, но ваше предложение было довольно резко отвергнуто г-ном Кариньшем.
- Кариньш еще в период формирования правительства звонил людям из моей партии ["Attīstībai/Par!"] и выражал опасения, сможем ли мы сработаться. Если мы говорим о конце 2019 года и принятии бюджета на следующий год, то здесь партия Attīstībai/Par! совершила свою первую ошибку, потому что именно в этот момент нужно было учиться у наших коллег из Нацблока и поставить вопрос ребром. Да, бюджет нужен, правительство есть, но мы не должны так откровенно подводить сектор, которому несколько месяцев назад эта же коалиция обещала повысить зарплаты. Партии следовало быть более жесткой. Но установка была, что наш основной план - это региональная реформа. Я понимаю это всей душой. Желание быть рациональным очень заманчиво, но оно не всегда верно. Позже, во время кризиса, в какой-то момент оказалось, что Министерство здравоохранения, коллеги из Государственной пожарно-спасательной службы и Центра управления кризисом остались одни на поле. Остальные куда-то разбрелись.
- В каком смысле?
- В прямом. Тебе нужно действовать незамедлительно, в необычной ситуации. Решение объявить в стране чрезвычайную ситуацию далось не слишком легко. Для это нужно было проделать огромную работу. И все это в обстоятельствах, когда информации практически нет. Когда ни у кого нет опыта управления кризисом, когда коллектив не похож на кулак, когда речь идет о правительстве в целом, когда есть новый парламент и огромное общественное недоверие. В этот момент вы должны принять решение, масштаб, влияние и продолжительность которого вы никак не можете предсказать.
- И как дошло до того, что вам велели уйти?
- Я могу только предположить причины. Не могу сказать, что это произошло из-за того, что у нас с премьер-министром разные взгляды на мир, но все закончилось тем, чем закончилось. Он возглавляет команду и имеет право выбирать, с кем работать. После первых шести месяцев кризиса стало ясно, что меры эпидемиологической безопасности больше не могут сводиться к сектору здравоохранения, потому что меры поддержки людей, которых мы по политическим соображениям решили оставить дома без работы, сталкиваются с религией фискальной дисциплины. Это больше не является компетенцией и ответственностью Министерства здравоохранения. Когда премьер-министр должен стать более вовлеченным, и взять на себя большую ответственность, тогда картина становится более сложной.
Формальной причиной моей отставки был план вакцинации, который не удовлетворил премьер-министра. Дело не в том, что плана не было, а в том, что ему не нравилось его содержание. Затем появилась вторая причина - закупка вакцин производства Pfizer. За это меня сейчас судят. Я была уволена не за закупки Pfizer, а потому что премьер-министр посчитал, что план вакцинации был слишком медленным и неправильным.
- Вы сказали, что у вас с премьер-министром принципиально разные взгляды на систему здравоохранения. Как проявились эти фундаментальные различия?
- Основное различие заключается в том, как должно финансироваться здравоохранение и какую часть финансового бремени должен нести пациент. Я абсолютный фанатик целостного подхода к здравоохранению. Это мое убеждение. Я считаю, что здравоохранение - это право человека, и точка. Я верю, что основные принципы - здоровые платят за больных, молодые за старых и богатые за бедных - являются китами, на которых зиждется гуманное здравоохранение. Господин Кариньш – продукт Америки, состоятельный человек. Он может оплатить медицинское обслуживание. Ему не нужно полагаться на эти принципы солидарности. Я бы добавила, однако, что так все и происходит до того момента, пока человек не заболевает чем-то очень серьезным, лечение чего даже состоятельный человек не сможет полностью оплатить. Наше фундаментальное расхождение заключалось в следующем: почему мы должны беспокоиться о перераспределении? Почему люди не могут платить за страховку? Во фразе "давайте введем национальное медицинское страхование" непонятно, что имеется в виду. Кроме того, что людям с более низкими доходами, крути как хочешь, придется платить больше.
- Сейчас высказываются опасения, что мы медленно движемся в сторону платной медицины. Как вы прокомментируете эти опасения?
- У нас уже существует де-факто платная медицина. Сумма, которую платят пациенты за получение услуги, составляет более 40%, что является одним из самых высоких показателей в странах ЕС, если не самым высоким. Мы можем работать над более эффективным использованием имеющихся у нас денег, но если у нас на два процентных пункта меньше ВВП на здравоохранение, чем у наших соседей, то на эти два процентных пункта (а это чуть меньше миллиарда евро) люди получают меньше анализов, лекарств и всего остального.
- И каким может быть решение?
- С 2010 года в ежегодных рекомендациях Европейской комиссии повторяется одно и то же. Во-первых, мы платим меньше налогов относительно ВВП, чем другие страны. Поэтому у нас меньше средств для перераспределения. Мы собираем меньше налогов на недвижимость, меньше налогов на капитал. В рекомендациях на 2020 год ЕК пишет: показатели фискального риска низкие, с пояснением под звездочкой. Они низкие, потому что у вас низкие пенсии и плохо финансируется здравоохранение. Если бы вы изменили эти позиции... так что мы защищаем нашу налоговую систему, наша мантра - низкий бюджетный дефицит. Не меняя налоговую систему, мы можем сохранить низкий дефицит, потому что у нас низкие пенсии и низкое финансирование здравоохранения. Я не знаю, что мы должны решить для себя. Давайте еще раз прочитаем, что они нам пишут.
- Удастся ли на ваш взгляд что-то изменить нынешнему министру Лиге Меньгелоне?
- Я искренне желаю Лиге всяческих успехов. Реализовать что-то, что принесет ей удовлетворение. Это был бы оптимистичный сценарий. А реалистичный, умеренно пессимистичный - я бы хотела, чтобы она не перегрелась и не перегорела, но наиболее вероятный сценарий заключается в том, что не будет ничего удивительного, если ее столкнет Объединенный список, и премьер-министр не будет ее соратником, и Лиге будет очень, очень трудно там что-то сделать. Положительным моментом является то, что зарплата больше не является требованием врачей номер один. Другое дело, что пациентов ждет незавидное будущее.