«Папа для него стал морем»: солист ансамбля Александрова Иван Столяр — один из погибших в катастрофе Ту-154 под Сочи — чуть было не опоздал на этот рейс

 

И ни разу о своем муже — Иване Столяре — не сказала «был».

Только — в настоящем времени.

Есть, есть и есть…

Хорошая плохая девочка

«Когда мы познакомились, девяносто шестой год, мне было четырнадцать лет, поступаю в Костроме в музыкальное училище. И тут Ваня Столяр. Высокий, кудрявый, такие густые-густые длинные волосы. Первое, что бросилось мне в глаза, — разбитые очки, одно стекло разбито. А я дерзкая такая, хулиганка, подошла и сказала: «А вам удобно так вот видеть мир через эту трещину?» Вот мне нравилось тогда немножко людей дезориентировать. Я была противостоящей миру. В пустоте что-то искала, искала… И единственное, что нашла, — стала пацифисткой. Ходила босиком или просила в цветочных магазинах подарить мне цветочек… Люди удивлялись и дарили. И вот такая бесшабашная, вольная — пришла поступать в музыкальное училище.

С первого взгляда я Ване не понравилась вообще. Ну, во-первых, он только из семинарии вышел, ему было девятнадцать лет и он уже год отслужил в армии. И к женщинам отношение сдержанное, как я уже потом узнала, он какое-то время даже готовился к монашеству. Короче, Ваня мне что-то буркнул в ответ. Это вообще было в его характере — что-то бурчать. Потом он скажет, что я была для него какая-то громкая румяная девица, которая вывела его из себя.

Но это я с одной стороны была неформалка, а с другой — пела в архиерейском хоре… В принципе, со мной до сих пор так, вот и Матвей, мой старший пятнадцатилетний сын, называет меня: хорошая плохая девочка. (Смеется.)

С шести лет я пела на клиросе. Это не мама отдала меня на церковное пение, это я сама. Мама — дитя комсомола.

И вот я старалась каждый выходной петь в детском архиерейском хоре. Хор делился на детский и взрослый. Так вот: во взрослом солировал Ваня, а в детском пела я. И мы столько лет, оказывается, были рядом, но никогда не виделись».

Молчит. Задумалась. И отвлекаясь — но про очень важное:

«У Вани бас. Очень густой, низкий, красивый, как у Поля Робсона. Такой вот.

В семинарии он обучался церковному чтению, а чтецы должны читать на опоре. То есть когда человек вокалист, его учат петь, а разговаривает он обыкновенно. А когда человек учится читать на опоре, то надо, чтобы слышно было во всем храме и чтобы звенели окна в соборе, когда он читает… Это вокальная опора. Мы с вами просто так разговариваем, а он на опоре и когда говорит, и когда читает — как будто поет».

Еще помолчала. И — очень доверительно:

«Он в восемнадцать лет первый раз женился. Его благословили на брак, потому что он должен был стать священником.

Жили они в Костроме с Ваниной мамой. Двое детишек родилось у них с разницей в девять месяцев. Но я не знала, что он женат».

Три мечты маленькой Наденьки и привет доктору Скипидаровой

И опять Наденька вспоминает их первую с Иваном встречу:

«Самое главное — для меня оказалось его имя. Он сказал: Иван Столяр! А я мечтала, чтобы у меня была фамилия не как у всех.

А кроме этого — еще две мечты: выйти замуж за военного, потому что я знала, что меня несет, и я понимала, что мне нужна дисциплина, чтобы меня вот так прищучил кто-нибудь и сказал: «Надька, сидеть». Вот я понимала, что мне нужен муж военный, хоть сама я пацифистка. И третья мечта — чтобы у меня было три сына.

Но когда мне исполнилось двенадцать лет, у меня начались проблемы со здоровьем и мне поставили официально «бесплодие» диагноз. Доктор Скипидарова, я помню даже ее фамилию, так прямо мне об этом сообщила. (Моя мама потом, каждый раз, когда я рожала, говорила: «Привет доктору Скипидаровой!»)

Ну, собственно, одна мечта развеялась, с детишками, с тремя сыновьями. Но потом я решила, что буду певицей великой, артисткой. А когда мне сказали, что Ваня женат, и что он собирается стать священником, и у него двое детей, у меня вот так вот чего-то вообще переключилось, и я подумала: «Как же это вообще все экзотично, как это все интересно…»

И мы начали дружить. У нас был плюс на минус, вообще, прямо противоположности, потому что я была вот из той самой тусовки, куда ему было не попасть, свободолюбивая молодежь, короче. Это совсем чуждая ему, далекая от него сфера. Правда, он уже слушал рок-музыку, смотрел видео, какие-то покупал записи.

Но он оставался такой же семинарист, очень серьезный человек, молитвенник, верующий, очень, очень сдержанный, скромный. И он меня начал учить знаменному пению. Знаменное пение — это древнерусская монастырская традиция.

А потом как-то раз защитил очень серьезно перед педагогами. Потому что я уже стала не такая пушистая, я научилась отвечать. Не то чтобы дерзить… Я спрашивала педагогов: «Если ты хорошая девочка, то что — обязательно талантливая, получается?» Я бунтарила, и меня не очень любили на кафедре… Особенно когда начали замечать, что Ваня все время общается со мной, неформалкой… И это кто?!. Сам Ваня Столяр, ставленник епархии, его архиерей Александр Могилев хотел сделать своим протодиаконом, то есть человеком, чей голос ведет службу.

А я не то что была плохая, я хорошо училась, но педагоги, особенно двадцать лет назад, не любили, когда подростки говорят им правду, как бы она, эта правда, ни была очевидна.

Ну и вот Ваня однажды кинулся меня от педагогов защищать. Это уже, наверное, мне пятнадцать лет было, второй курс. И я увидела, какой же он надежный».

Дружба и гонения за нее

«И мы начали дружить. Начали дружить настолько, что все время ходили вместе, уже даже за ручку открыто, ни от кого не таясь, держались.

И тут пошли проблемы. Педагоги стали звонить на работу моей маме, бабушке, начались гонения на меня и выговоры Ване Столяру. И меня вызывает в деканат завкафедрой и просит написать заявление по собственному желанию об отчислении в связи с плохим здоровьем. Это мне уже было шестнадцать, да, начало третьего курса.

Мама очень нервничала, очень волновалась. Они встречались с Ваниной мамой, обсуждали. Ванина мама — воспитанница детдома и из глубокой деревни, человек, разумеется, очень скромный, очень скованный во всем, то есть не только в словах, даже в мыслях своих.

А папа у Вани тракторист, мама из детдома, продавец. А Ваня, он такой, знаете, а-ля Чехов, ну вот точно. Чехов, он по своей не то что прямо вот скажем тонкости, а вот по какой-то своей породистости. Вот откуда это в нем все взялось? Я знаю всю его родню, ничего похожего вообще… Даже сказать — вот ты в того пятнадцатиюродного дядю — нет.

Причем Ваня сначала был кришнаитом, он вообще в семинарию пришел с барабаном. То есть у него уже активный был духовный поиск в четырнадцать лет, он читал, он в это все входил, он это все нашел. Православие очень глубоко изучал, не просто так, а познавал. Затем музыкальные все вот эти его чувствования.

Так вот: когда он был кришнаитом, прямо на улице познакомился со священником, звали его, по-моему, Андрей. И начали они дружить, и он начал Ваню просвещать в православных традициях, не то чтобы перетягивать, а в виде диалога задавал ему вопросы, на которые Ваня, с точки зрения кришнаита, не мог ответить. А Андрей ему отвечал и говорил: «Как тебе вот это понимание?» И Ваня говорил: «Да, мне это близко, я понимаю, я разделяю». И, собственно, он его за год перевернул с ног на голову и отвел в семинарию поступать.

Ну и как-то все это сошлось, и Ваня стал семинаристом. Духовную семинарию закончил. И продолжил учиться в музыкальном училище».

Любовь и новая жизнь

«Так вот: меня, значит, отчисляют… А у нас с Ваней уже любовь. С женой они живут раздельно, ровно с того момента, как только первый раз мы с ним поцеловались… Ну, и Ваня уже больше вообще не жил с женой, не ходил домой, то есть — все, гром и молния, плита разошлась, материк оторвался. То есть дело совести: двое детей, брак, ответственность духовная за все вот это — и я.

Он мне признался: «Я ведь не знал, что такое любовь, вообще не понимал. Я думал, это красивые книги, истории, фильмы. У меня просто жили и жили себе родители, так же жили друзья родителей, так же жили даже мои друзья молодые — без любви, без красоты чувств, без страстей, без счастливых отношений с самими собой. И я не чаял ничего такого у себя в жизни».

Короче, когда меня попросили из музучилища, я Ване говорю, что вот я здесь в такой опале мощной, что мне вообще некуда, и я уезжаю в Москву учиться, просто сама, как Фрося Бурлакова… А он: «Так я тогда с тобой».

И он бросает учебу посреди года. Мы уезжаем в Москву, готовимся к поступлению, консультируемся у педагогов…

В институте Шнитке представились как муж и жена. И получается так, что нас берут переводом, но Ваню сразу на третий курс, потому что там было место мужское, а меня не могут, потому что девочек перебор на третьем курсе. И мне говорят: «А ты пойдешь на первый». Как на первый? Ну, и я написала письмо завкафедрой Алле Семеновне Белоусовой о том, что в ее руках наша судьба, судьба юных сердец, любви и всего-всего, что если я окажусь на первом курсе, это будет слишком большой разрыв между нами с Ваней, что мы должны быть рядом и идти бок о бок, мы, вообще, для этого приехали в чужой город, бедные дети… В общем, она пошла навстречу и дала мне место. Она сказала: «Наденька, вы меня так очаровали».

Москва! Москва!

«И мы стали учиться в Москве, теперь уже это было сольное академическое пение. И снимали квартиру в Электростали, что-то там за 500 рублей.

Ох, как мы жили в первые годы, мы с ним похудели, как две щепки! В четыре утра на электричках в Москву, чтобы поспеть к занятиям, денег нет, в электричках бегаем от контролеров, квартира сырая, спим на сырой кровати, стены сырые. Про питание мамам звоним с телеграфа (еще не было мобильных телефонов), что у нас все хорошо, трехразовое питание (а на самом деле — три раза в неделю), едим какие-то пельмени, а вода ржавая, и вот эти пельмени, вот как ваш чай, они такого же цвета.

А потом у меня умирает папа, 28 декабря, за два дня до Нового года. Вот, собственно, с тех пор Ваня занимает все мое место внутри. То есть он становится для меня человеком номер один — и наставником, к чему у него было все, и папой, и утешителем, и духовником опять же в силу своего образования. То есть вот все, что можно, все важные какие-то ипостаси — это все стал Ваня.

И вот умирает мой папа… Мы его отпеваем, поем с Ваней на похоронах…»

Пауза. Долгая. И продолжает:

«Ваня все время работал. А работа у нас была одна только — это храмы, мы все время работали певчими. То есть в этом плане, конечно, это хлеб. И он пел сначала раннюю службу в шесть утра, потом позднюю.

Если была возможность каждый день, он ездил каждый день. И я, помню, 60 руб­лей за службу нам хватало на пирожок и литр кефира».

Свадьба в стиле Кустурицы

«И мы накопили 200 долларов, чтобы расписаться. И приехали летом 2000 года в Кострому и сказали: «Мы расписываемся». Да, до этого уже Ване дали развод и развенчали их с женой.

Свадьбу играли в моей школе. Это было супер! (Смеется.)

В белом платье невесты и босиком я танцевала и кричала: «Я стала Столяр!»

Такая, знаете, свадьба в стиле Кустурицы была! Ваня покрасил волосы в белый цвет. У нас был свидетелем завуч, дважды «Учитель года», с галстуком с красными коровами, музыку мы вообще забыли на свадьбу купить, покупали ее на каком-то блошином рынке, с рук, просто так, чего найдется. Мы едем из ЗАГСа и понимаем, что у нас на свадьбе вообще нет музыки. И что делать? Поехали на рынок, вышли всей кучей и начали искать кассеты. Нашли какие-то группы невероятные. Нет, очень замечательно, абсолютно нестандартно.

Школа моя — общеобразовательная. А так как я была девочка, очень любимая учителями в этой школе, то просто пришла к директору на дачу и сказала: «Людмила Николаевна, помните меня, я Надя Шамберова». — «Да, конечно, Наденька, помню». Говорю: «Я замуж выхожу». — «Замечательно, поздравляю». Я говорю: «А можно мы у вас в школе свадьбу сыграем?» — «Наденька, это не принято». — «Нам негде вообще…» — «Ну ладно, хорошо, давайте, ребята».

Будем рожать!

«А в сентябре я поняла, что состояние у меня какое-то странное. Выяснилось, что я беременная. Ваня так, как всегда, спокойно: «Будем рожать».

Я сдавала экстерном экзамены. Беременная пела русскую народную песню «Научить ли тя, Ванюша, как ко мне ходить». А в комиссии, которая принимала экзамен, педагоги говорят: «Видно, научила». Беременная, живот уже на носу, поет.

Рожать я уехала в Кострому, к маме, ну, конечно, еще маленькая, к маме.

…В реанимации трое суток. Потому что рожать нельзя, давление высокое, 220… А ребенок родился, у него гипоксия, он задыхается, не шевелится, сердцебиение очень слабо прослушивается. В общем, это были мои первые сложные роды. Но я родила! Привет доктору Скипидаровой!»

Ему пророчили карьеру Дмитрия Хворостовского

«И вот как-то они идут с другом по Большой Никитской, и Ваня (он учится в Шнитке в то время) говорит: «Что делать с жильем, как быть?», а ему друг: «А вот консерватория, там же общага такая отличная на Малой Грузинской. Пойдем поступим». И они идут и поступают в Московскую государственную консерваторию на вокальное отделение. То есть люди там годами ходят, а они просто туда пошли и сразу поступают оба, вообще без проблем абсолютно, без знакомств, без всего. И ему дают комнату, и мы переезжаем, счастливые, на Малую Грузинскую, комната 459.

Консерваторская жизнь, мастер-классы, уже выше уровень начинается у Вани. Очень талантливый он, все понимают, что этот мальчик очень даровитый. И у него есть такое не приобретаемое качество, как интеллигентность в пении. Этому нельзя научить. И, собственно, он преуспевает и в камерной музыке, и в оперной музыке, и голос у него широкого диапазона, он может петь все — от Ивана Грозного до итальянских барочных партий, высокий бас бельканто, то есть большой спектр. Он прекрасен в камерной музыке, в романсах неподражаем абсолютно. Ему пророчили карьеру Дмитрия Хворостовского.

Мы всегда очень любили творчество Свиридова, Мусоргского, вот именно романсы свиридовские, русская тема — это Ванино, он очень русский певец».

«Мы понимали прекрасно, что вопрос жилья, он настолько какой-то мутный, что совсем не представляли, что будет с нами. Вот еще чуть-чуть, Ваня закончит консерваторию, и дальше что? И наш знакомый, сейчас очень известный музыкант Михаил Безносов, говорит: «Ваня, а вот есть ансамбль Александрова, там квартиры дают». Да, это была дилемма: театр Станиславского, в котором Ваня стажировался на тот момент (он еще работал и в «Геликоне»), то есть он уже был востребованным музыкантом, или ансамбль Александрова…

Да, его знали режиссеры, педагоги выдвигали на мастер-классы европейские, он мог бы уже идти по этой линии, если бы не нужно было обеспечивать семью… И он пошел прослушиваться в ансамбль Александрова. И его сразу взяли, и он очень быстро прошел в солисты.

Два Жени в придачу

«А вот что я вам смешное расскажу. Ваня очень боялся признаться, когда нам от ансамбля Александрова дали первую служебную двухкомнатную квартиру, что это не только на нашу семью. Вот везет он меня на эту квартиру и говорит смущенно: «Там будут солдаты, которые помогали мне вещи перевозить из консерватории». Я: «Здорово. А они что, ночевать будут?» Он говорит: «Ну, ребят надо покормить, они устали, сейчас уже поздно». Я говорю: «Ваня, я тоже с дороги, какие солдаты, ты чего?» Он: «Ничего, два Жени, они тебе понравятся».

Мы заходим, знакомимся. Ваня: «Ну что, давайте поужинаем». Уложили Матвея, поставили графин, салатики какие-то, выпили. Я так: «Ох, хорошо». А Женьки такие хорошие оба. Один — Женя Булочников, другой — Женя Ельшин. А Ваня: «Наденька, понимаешь, какое-то время нам придется пожить вместе». Я говорю: «Как это вместе?» Он: «Ну, эту квартиру дали и нам, и им, двум Женям, вот так».

И, знаете, эти два Жени настолько были чистые ребята и обаятельные, чудесные, и так мы сроднились. Мы жили целый год вместе. Женька Булочников даже спал на Матвейкиной кровати иногда, когда к его другу Женьке гости приходили. Ну, то есть очень близко, прямо вот абсолютно семейно у нас было, продукты общие, и они вместе с Ваней уезжали на гастроли, я их всех вместе провожала, ждала, и Матвейка с ними дружил».

А потом Наденька как-то там, в Нахабино, пошла в храм ближайший. И познакомилась с настоятелем, и исповедовалась. А он ее на исповеди спросил: «А вы не актриса, не артистка?» Она: «Артистка». А он говорит: «И я артист, я закончил Школу-студию МХАТ». И они очень подружились. И Ваня стал регентом, то есть управляющим церковного хора, а потом и Наденьку начал учить церковному уставу. И Наденька стала регентом и проработала регентом восемь лет в этом нахабинском храме.

Кодовое слово: «Мюллер»!

«Когда у Вани было время, он всегда служил. И, вообще, он просто мог прийти к начальнику ансамбля и сказать: «Завтра праздник Троицы, я буду на службе и не приду на репетицию» — и начальник ансамбля его отпускал, а были такие начальники у него, которые даже воцерковлялись благодаря Ване.

Так вот, я продолжу. Я прихожу в храм, становлюсь регентом и понимаю, что, наверное, как-то я созрела для духовного роста наконец. Чтоб не просто пребывание в храме, не просто петь. И я понимаю, что мне нужно родить ребенка, чтобы у меня была наполненность. То есть вот у меня будет храм и еще ребеночек, и это, наверное, будет моя полнота такая. И мы Назара-то планировали прямо так серьезно. Если Матвей — Богом данный, дар Божий, потому что Матвей действительно дар Божий был, то Назара мы выбирали долго, ну, наверное, даже до беременности еще мы выбрали имя Назар.

Ваня был на гастролях, а я пошла на УЗИ. А перед его гастролями я ему сказала: «Вот ты будешь на гастролях, я пойду на УЗИ, и мне скажут пол, кто будет — мальчик или девочка. Нам надо как-то придумать, как я тебе это сообщу. Давай каким-нибудь шифром». — «Давай». Я говорю: «Давай если мальчик, — «Мюллер», а если девочка…» — там уже даже не помню как. А телефон был только у его соседа, врача, сопровождавшего ансамбль в длинных гастролях. А Ваня с этим врачом как раз дружил.

Я еду на УЗИ, показывает, что мальчик 100 процентов. Я открываю скайп и пишу: «Передайте, пожалуйста, Ване слово «Мюллер». А врач мне: «Наденька, а что это значит? Больше ничего не говорить, только «Мюллер»?» Я: «Именно. Одно только слово «Мюллер». Через минуту — дикий звонок, крики, камеры, Ваня скачет, этого врача обнимает…

Родился у нас сын Назар. Тоже очень трудные роды, тоже недоношенный, все как-то так вот у меня нелегко. Сердце мое останавливается, я вся синею, сосуды у меня лопаются, я все время на аппаратах, в реанимации, а такая счастливая, вот чуть не умерла, но мне так хорошо, так здорово.

Когда два наших друга и соседа Жени узнали, что я беременна Назаром, они ко мне подошли и сказали: «Наденька, мы решили снять квартиру в Москве». Я говорю: «Женечки, почему?» Зарплаты хоровые я знала, они очень скромные. Я говорю: «Вы не потянете». Они говорят: «А там еще ребята из Пятницкого хора, мы все вместе вскладчину двухкомнатную квартиру потянем». В общем, признательность им за этот поступок на всю жизнь.

Двухкомнатная квартира неофициально осталась в нашем распоряжении. Мы сделали ремонт к рождению Назара, и вот так уже по-настоящему наконец-то вдруг ни с того ни с сего я узнала, что такое своя собственная ванна и унитаз свой. Я уже второго ребенка родила и вот только начала понимать, что такое отдельная квартира».

Воспитание детей по скайпу

«Ну так вот, ансамбль Александрова — военный коллектив, значит. И в какой-то момент Ване Леонид Иванович Малев, тогдашний руководитель ансамбля, сказал: «Ваня, военный контракт дает тебе привилегии: во-первых, зарплата, второе — это жилье». Правда, официально ты уже не гражданский, а военный, и не имеешь права ослушаться, допустим. Вот если лететь приказ, значит, приказ.

И так Ваня стал военнослужащим. И мы даже хотели, чтобы он стал военнослужащим. Официально он был сержант, освобожденный солист Столяр.

Но! Триста дней в году на гастролях,  шутили мы. Сколько времени мы были порознь, сколько он детей по скайпу воспитывал, укладывал спать по скайпу, кормил кашей по скайпу. «Дети, подойдите, покажите зубы. Почистили зубы?» Новый год по скайпу, день рождения по скайпу — все это жертвы двусторонние — и мои с детьми, и его. И он не относился, как многие из ансамбля, «ура, гастроли», для Вани гастроли были совсем не «ура».

В декабре прошлого года вопрос стоял о поездке очередной в Китай на Новый год. Он сказал: «Если нас отправят на Новый год, я скажу, что я не поеду ни при каких условиях, потому что я не хочу больше, чтобы моя семья на Новый год была без меня». А такие случаи были часто. Зачем вообще на Новый год на гастроли? Если можно сдвинуть на несколько дней, зачем эти жертвы, к чему? Так вот: после Сирии сразу же должен был быть Китай. Ваня сказал, что Сирия — ладно, а в Китай на Новый год он не полетит.

Хотя я должна сказать, что бывший руководитель ансамбля Леонид Иванович Малев заботился о своих подчиненных, как мог, он вообще на работе горел, столько спонсоров нашел, столько связей… И к Ванечке очень благосклонно относился. И другой начальник, Геннадий Ксенофонтович Саченюк, тоже хорошо относился. Вообще ансамбль Александрова для нас очень много сделал...»

Пассажир № 64

«Всего Ваня проработал в ансамбле одиннадцать лет. И вот когда летели в Сирию, поделили всех на два самолета. Двадцать военнослужащих (их всего-то там двадцать два) и гражданских разделили. В пустом самолете первого рейса летело двадцать человек. Почему получилось, что Ваня полетел вторым рейсом? Я стараюсь об этом не думать.

Ваня съездил на монастырскую службу утром 24 декабря, в два часа он должен был выезжать на первый рейс. И вдруг ему звонят и говорят: «Ваня, ты летишь вторым рейсом». Ваня: «Точно? Но вчера же объявили, что военнослужащие летят первым». «Точно, — говорят, — летишь вторым рейсом». А я в трубку: «Ура! Спасибо!» Четыре часа нам дали еще побыть вместе! Мне подружки всегда говорили: «Ой, как у вас все романтично: встречи — расставания, встречи — расставания». Но это состояние романтичности — ведь все время держишь, держишь, держишь дни, часы, минуты, чтоб все ладно было, все хорошо, все с Богом…

Короче, нам дали четыре часа. Но Ваня ж такой трудоголик, а тут Новый год на носу, подарки… И он говорит: «А может, мне тогда еще и на вечернюю службу поехать, если я вторым рейсом?» Это суббота, вечер, всегда служба в этот день. Ну, конечно, это его подработка была, да, за службу в церкви платят.

И вот он на аэродром уезжает, а мы с детьми выстроились в коридоре и поем «Прощание славянки». Никогда такого не было, чтобы мы пели, а тут дурака что-то валяли.

А знаете, Зоя, он ведь опаздывал на тот самолет и говорит мне по телефону: «Я опаздываю». А я: «Ну и слава богу! Ты не полетишь и наконец тебя уволят».

Ваня последний на рейсе был, он ручкой вписан. Его фамилию неправильно указали. Номер 64, и криво ручкой вписано: «Опоздавший». (А всего, вы знаете, 92 человека в том самолете летели, из них — 64 из нашего ансамбля.) И вот Женя Булочников, наш Женя, с которым мы жили на служебной квартире, побежал Ваню встречать. И Ваня говорит мне опять же по телефону: «О, меня Женек бежит встречать». Женя тоже полетел тем самолетом…»

После очень долгого молчания:

«Когда мы получили уже трехкомнатную служебную квартиру с рождением третьего ребенка, в соседнем подъезде, Ваня всю мебель сам начал делать. Мог всю ночь сидеть пилить, ковырять. Я говорю: «Столяр стал столяром». Шкафы делал, антресоли, полки резные, все что угодно…

А какие он покупал подарки мне... Чемодан платьев, например. На гастролях подходят к нему в магазине: «Какой размер?» Он: «Подождите, я сам». И потом говорит мне: «Я ведь всегда вижу тебя, я руками вижу, подойдет тебе или нет». Никогда не было такого, чтобы мне не подошло.

Третья беременность тоже была очень сложная. Настолько сложная, что врачи сказали: уже все, на операцию. А я говорю: нет, надо УЗИ. Я всегда против правил. Знаете, когда меня сажают и говорят: «Надо так», — я сто раз перепроверю, я не люблю вот эту системность и слово «надо» не люблю, если не чувствую сама, что да, так надо… И вот мне говорят: на операцию, а я говорю: на УЗИ, и на каталке сама еду на УЗИ. Управляю каталкой, как велосипедом, и себя везу на УЗИ. Нужно всегда бороться, никогда и ни в чем не надо вот такой вот ослиной послушности. Смирение смирению рознь. Нужно обязательно вести какую-то внутреннюю жизнь, сознание должно работать, понимаете? Потому что Господь не сделает все за тебя и не решит. Ты должен нести ответственность перед каждым своим поступком.

Внутри меня билось сердце моего ребенка, и его, ребенка, надо было сохранять. А хотели на операцию... А я сердце своего ребенка чувствовала…

И родился у нас Лука очень-очень маленький — 2400, но с огромными вот такими глазами и с огромными ресницами.

Ваня меня так всегда кормил, особенно во время беременности, всякими икрами, языками, балыками. И смеялся: «Каких же ты мне богатырей рожаешь!» Ага, Матвей — 2800, три кг — Назар и 2400 — Лука. Такой отец огромный и такие маленькие дети.

Мы с ним вместе двадцать лет. Вот мне тридцать пять исполнилось в этом сентябре, так что ровно двадцать лет».

И — после паузы: «Мне исполнилось тридцать пять уже без Вани».

Последние часы с Ваней по телефону

И здесь Наденька начинает плакать. И плачет тихо и не останавливаясь, пока не расскажет мне все свои последние часы, проведенные с Ваней на телефоне.

«В тот вечер, когда Ваня едет на аэродром Чкаловский, я еду в Электрогорск к друзьям, наутро мы должны были крестить их внука. И получается так, что я приезжаю в Электрогорск, а он приезжает в Чкаловский. Вот опять звонит: «Тебя встретили Денис и Рая?» Это наши друзья балетные, Денис — солист «Тодеса», а Рая всю жизнь солистка Театра оперетты. Я говорю: «Да, встретили». Потом вот звонит: «Все, Женя за мной бежит с путевкой, меня проводят». В 22.20 был звонок.

Дальше мы теряемся, потому что он проходит там КПП, вещи, оформление. Я, соответственно, встречаюсь с ребятами, мы заходим в магазин, болтаем. И потом мы с Раей начинаем ужинать, что-то опять болтаем, у меня два пропущенных вызова и два СМС. «С нами летит Халилов и Губанков», это начальники, значит, рейс проверен. Второе СМС: «Наденька, только не ложись поздно, тебе завтра будет нехорошо» — он все время следит за моим здоровьем, мне надо же на службу утром рано.

Я читаю эти два СМС и молюсь, чтобы все было хорошо. И у меня никаких дурных предчувствий. Я всю жизнь такая вся беспокойная, а тут ничего... Может быть, потому что в гостях была, не знаю.

Просыпаюсь в семь утра и знаю, что где-то часов в пять он должен был прилететь. А когда ему нельзя звонить, но он приземляется, я пишу всегда ночью, ну, когда ложусь спать, СМС: «Ванечка, ты приземлился?» И когда мне приходит «доставлено», значит, он приземлился и все слава богу. А тут у меня нет сообщения, что доставлено, и от него нет звонка, из чего я делаю вывод, что им нельзя выходить на связь...

И я иду на кухню и слышу, что Рая очень тихо разговаривает с кем-то по телефону. Денис и Рая — близкие очень наши друзья, крестные моих детей».

Он же с ума сойдет, когда узнает, что умер и мы без него остались

«Так вот: Рая разговаривает по телефону на кухне. Я выхожу, и что-то она шепотом говорит по телефону. А я говорю: «Раюша, давай печь торт». А она: «Наденька, я сейчас в храм схожу и будем печь». Я говорю: «Я тогда с тобой тоже». И вышли мы, а у меня, понимаете, стоит Ване выйти за порог, начинается какая-то тоска, и я все время говорю о нем, о нас. И вот тогда тоже про нас с Ваней лепечу-лепечу-лепечу что-то смешное. А Рая падает в снег и как закричит, прямо вот истошно. Я так пугаюсь: «Раюшка, что с тобой?»

Я думала, может, ей плохо. Она: «Наденька, Ванечка...» Я говорю: «Что Ванечка?» — «Самолет». Я говорю: «Что самолет?» Она говорит: «Самолет с радаров пропал». Я говорю: «Чего ты говоришь ерунду-то какую-то». Она: «Подожди, пойдем молиться, скорее молиться». Я говорю: «Молиться? Зачем молиться?» Я говорю: «Подожди, стоп. Дай мне телефон, я позвоню маме». И с Раиного телефона я звоню маме домой. И мама, не зная, что это я, отвечает таким безжизненным голосом: «Але».

Я такая: «Мамочка, что с тобой?» И она совсем другим голосом: «О, Наденька, привет! Все хорошо». Я: «Мам, а чего это мне такое Рая...» — и у меня начинается атака паническая, то есть я так подгибаюсь, у меня ноги падают, говорю: «Что-то мне Рая такое сказала про телефон, про Ваню, про самолет». — «Наденька, ничего неизвестно». И у меня начинается вот это состояние, когда я бегу: «Ваня, Ваня, Ваня, где ты, позвони мне скорее, пожалуйста...»

…Потом говорю: «Рая, это же все неправда, такого же не может быть с Ваней, такое же только в кино бывает, правда?» Она такая: «Конечно, конечно». И мы приезжаем домой, это где-то было час дня, и я захожу, а у нас в прихожей стоят старинный английский комод и скамейка, и все это чьими-то куртками и пальто завалено.

Я говорю: «Почему у нас так много людей?» Выбегает Назар и говорит: «Мама, мама, папа в море упал!» А Матвей в силу своего подросткового возраста и нервозности наотмашь его вот так бьет, Назар улетает... Я: «Тихо, тихо, тихо». И у меня все расплывается, и я закрываюсь в свою комнату, и все, больше я вообще ничего не помню.

…Я помню только, когда до меня дошло, что действительно самолет упал в море, я думала лишь о том, что он упал недалеко от берега. Я была уверена, что Ваня, конечно же, плывет. И я просила маму, всех спасателей, чтобы его нашли, потому что он плывет в море, Ваня не может умереть, потому что мы здесь остались. У меня первая мысль — как он за нас испугался, что он сейчас умрет, он же не сможет нас просто так оставить, он же с ума сойдет, если узнает, что он умер, а мы без него остались…

Потом я спряталась в больнице и с тех пор перестала общаться вообще с людьми.

…Я до сих пор ему пишу письма — в «Вайбер», «ВКонтакте», эсэмэски постоянно пишу ему, пишу, пишу... И даже отсутствие ответа — это не отсутствие ответа, я же знаю, как бы он ответил, мне этого достаточно.

Потом позвонила Рая и сказала, что Ваню нашли (а мы до этого ездили с Матвеем сдавать ДНК, кровь на экспертизу), и у меня случился гипертонический криз, у меня было предынсультное состояние».

«Рты откроете — арестуем!»

«А потом я начала какую-то деятельность с похоронами, как-то участвовать, даже активно. Мне надо было, чтобы отпевание случилось обязательно.

Понимаете, потом об этом кто-то в телевизоре сказал с каким-то гадким выражением — «чванство вдов». Чванство вдов. Официально так сказали. В программе «Утро». Ну, дословно так: «Вы слышали, там одна вдова требует отпевания». Дело было в том, что до меня дошла информация, что будет просто лития на улице, и все. Я сказала: «Почему лития, если нужно отпевание?» Лития — это краткий чин, там вообще не отпевают. В результате все равно отпевание было сокращено.

На отпевание 180 человек собралось певчих. Ваня же участвовал во всех хорах, его вообще вся певческая Москва знала. Я сказала: если будет лития, мы Ваню заберем, отпоем сами, в Новодевичьем монастыре была договоренность уже, а потом привезем на мемориал, на официальное прощание. На что мне сказали: все будет нормально, будет отпевание, как положено.

И, когда уже мы были в мемориальном зале и началось отпевание, я посмотрела на балкон, певчих пустили. А потом опять смотрю, а балкон пустой. И я спрашиваю лучшего друга Вани: «А где они?» А он: «Тише-тише-тише» — потому что к нему до этого подошел человек и сказал: «Откроете рты — арестуем». А дело в том, что у них был просто укороченный чин, они хотели сократить отпевание. Само отпевание длится час, а они не хотели час служить. И они просто сказали: «Не надо нам никакого хора».

И всех певчих выгнали на улицу. А мороз был сильный. И пока полтора часа шла церемония прощания, Ванины друзья, выгнанные на мороз, солисты Большого театра, и Станиславского, и других театров ждали на морозе. Вокалисты полтора часа на зимней улице, ну это преступление профессиональное, им же работать голосом. Не все дождались, но много кто дождался. И все те, кто дождался, они пели на улице, уже у Вани, у могилы. Пели «Любовь святая...» Свиридова — Ванина любимая. Наира Асатрян, солистка синодального хора, пела. Ваню опускали в могилу, и мужской хор, и Наира Асатрян пели «Любовь святая». Ну это невероятное ощущение вообще какое-то. Такие голоса небесные...»

Почему были закрытые гробы?

Надя уже не плачет. Говорит: «И вот сейчас еще одна тема. У нас осталась с вами, на самом деле, всего эта тема: о закрытых гробах».

«Еще до похорон нас вызывали в бюро судмедэкспертизы в Тарный переулок. Нам сказали, что от Вани нашли семь фрагментов, маленьких кусочков. У меня есть папка, я записала названия, которые нам сказали, каждого фрагмента. Нам сказали, что гроб закрыт и пуст.

А через четыре месяца нас вызывают еще раз в Тарный переулок и говорят, что будет дозахоронение, потому что нашли еще... Сам по себе факт дозахоронения страшен... Но это еще не самое страшное, что произошло. Самое страшное — когда нам открыли документы и показали на фото то, что нашли в первый раз, и то, что нашли сейчас. Вот в первый раз был полностью Ваня, там не хватало чего-то чуть-чуть, а так я увидела на фотографии своего мужа, который как будто спит на какой-то железной койке. И у меня вот тогда именно началась вот эта дрожь — почему от меня скрыли, что его нашли полностью, почему мне его не показали, почему мне не дали его обнять?

Меня после первой экспертизы вызвали в кабинет вещдоков и в конверте протянули мне, и я открыла и увидела два Ваниных кольца, я сказала: «Как можно было на дне моря найти два кольца?» А мне сказали: «Это чудо».

Но факт: через четыре месяца, когда мне показывают фотографии, и там Ванина рука с кольцами лежит, и Ванина спина, и Ванино все...

А как они сняли с руки кольца? Ну, наверное, отрывали. Но дело уже даже не в этом, а в том, что мне не дали прикоснуться к моему мужу. Почему, кто?

Вот со мной в Тарном переулке были Ванины друзья. Им нужна была наша подпись. И, понимаете, если бы это было в моем только случае, можно было бы списать на какое-то совпадение, но это было у многих. Потом мне звонили и говорили: «Наденька, представляешь, моего нашли целиком, только без того-то», «А моего нашли целиком, только без того-то»...

…А мне еще говорили: «А почему солдаты так тяжело поднимали гроб, если гроб пустой?» А вот почему, теперь я понимаю: Ваня весит 130 килограммов…»

От редакции:

Теперь мы подошли к последнему.

Я об этом скажу сухо и быстро: о служебной квартире Столяр, которая по сей день остается служебной.

Когда случилось то, что случилось, сказали: «Все вопросы будут у всех решены». Не так много семей осталось без своего жилья. И вот им сказали: все вопросы, все проблемы будут решены.

А ровно через шесть месяцев после 25 декабря 2016 года Наденька Столяр получила письмо о том, что должна покинуть служебное жилье в связи с тем, что военнослужащий Столяр выбыл из личного состава в связи с катастрофой. А так как она (там именно такая была формулировка) не связана с Министерством обороны трудовыми отношениями, то должна покинуть служебную квартиру.

Одиннадцать лет прослужил Иван Столяр в ансамбле Александрова. И вот что теперь, спрашиваю я быстро и сухо, делать его жене Наденьке Столяр с тремя несовершеннолетними детьми? Идти на улицу?

Друзья написали письма разным самым высоким начальникам о Наденьке и трех ее детях. Кстати, Наденька, она одна такая осталась из всех жен погибших артистов ансамбля Александрова, с тремя детьми.

И вот через какое-то время приходит ответ, что пока гражданка Столяр может жить в служебной квартире, ее пока никто не будет трогать.

Это все, что ответили. Пока выгонять не будут. То есть сегодня не выгоняют, а завтра, может, и выгонят?

Наденька болела полгода. Ансамбль Александрова помогал, как мог, и пока она лежала в больнице, и потом. Или вот, отправляли, например, семью Столяр на реабилитацию в Судак.

Матвей в Судаке каждое утро выходил на море и с папой разговаривал.

Папа для него стал морем.