Видео
В мире
Начать придется издалека. Российская империя конца XIX — начала ХХ века переживала демографический бум. Испокон веков эта проблема решается эмиграцией, и Россия не была исключением. В 1881–1910 гг. только в США и только официально из нее эмигрировали 2 315 868 человек, половину которых составляли евреи.
Почему евреи? Во–первых, потому, что в империи иудейское население ограничивалось в ряде прав, вплоть до свободы передвижения по стране, — существовала черта оседлости. Во–вторых, экономика. Например, в 1894 году была введена казенная монополия на водку, а в черте оседлости (куда входила и Курляндская губерния) больше половины всех кабаков и винокурен принадлежало евреям. В итоге десятки тысяч семейств разорились.
Выезжали эмигранты в основном через балтийские порты либо через Восточную Пруссию. Это означало не только гигантские людские, но и денежные потоки — к примеру, пароходный билет на трансатлантический рейс стоил порядка 100 рублей (тех, крепких, а не нынешних), умножьте это на число эмигрантов. Более того, в переполненные каюты третьего класса эмигрантов набивали как сельдей в бочку, получая прибыль в 300%. За каковую, считал Маркс, капиталист пойдет на любое преступление. Понятно, что нашлось немало претендентов на эти деньги.
У бизнеса на эмигрантах были две особенности: еврейская составляющая и криминальный привкус. Дело в том, что евреи предпочитали иметь дело со своими. В итоге возникло несколько крупных эмиграционных контор, делавших хороший гешефт на отъезде соплеменников. Бизнес этот цвел в "серой" зоне, что немудрено, учитывая особенности российской бюрократии. Паспортные столы в России и тогда были притчей во языцех. Заграничный (выездной, по тогдашней терминологии) паспорт по закону оформлялся три месяца за 15 рублей. Но это если собраны все бумажки. А как мужчине призывного возраста получить свидетельство об освобождении от армии? Опять же непросто. Но если есть деньги и нужные связи… ну, вы понимаете.
В итоге, как и в любом "сером" бизнесе, проблемы тут решались не честной конкуренцией и не прениями в судах, а с помощью "крыш". Не была исключением и компания братьев Самуила, Давида и Бориса Фрейдбергов, обосновавшаяся в Либаве.
Полковничья крыша
Фрейдберги на эмигрантской ниве работали с 1880–х, неоднократно имели неприятности с полицией, для которой иудеи являлись "законным" источником дохода. Старший Фрейдберг — Самуил, высланный было из России, добыл в Гамбурге свидетельство о крещении, что позволило ему стать в Либаве купцом первой гильдии и открыть лицензированную фирму по перевозке эмигрантов. Требовалась "крыша", и они ее получили в лице жандармского полковника Мясоедова.
Полковник Мясоедов в форме Отдельного корпуса жандармов.
Мясоедов был начальников жандармов в Вержболове — пограничном пункте на границе с Восточной Пруссией. Формально он к Либаве отношения не имел. Но, во–первых, либавский полицмейстер Подушкин был на корню перекуплен конкурентами Фрейдбергов, и выбирать им не приходилось. Во–вторых, через Вержболово шел нелегальный людской поток к германским эмигрантским конторам, — в интересах и Фрейдбергов, и Мясоедова (хоть и по разным причинам) надо было его перекрыть.
Наконец, Мясоедов имел хорошие связи "наверху" — вся знать выезжала за границу именно через Вержболово. (Более того, Мясоедова лично знал неоднократно посещавший Россию кайзер Вильгельм II, даже приглашавший его на охоту в свое восточнопрусское имение, — это потом Мясоедову тоже припомнят). И при случае полковник мог эти связи в нужный момент задействовать.
Все шло прекрасно, пока у Мясоедова не возникли проблемы по службе. В 1906 году на него написали донос — "крышует", мол, контрабанду на российско–германской границе. Таких доносов на каждого пограничного офицера писали пачками, и обычно их просто клали под сукно. Но в том же году директором департамента полиции МВД был назначен действительный статский советник Трусевич. А он имел зуб на Мясоедова — за пару лет до этого тот отнесся к Трусевичу без должного почтения, когда тот проезжал Вержболово. Такая очень российская история…
Трусевич поручил расследовать обвинения корнету Пономареву, человеку с репутацией ниже плинтуса. Тот решил не мелочиться и сделать из полковника "пособника террористов": с помощью подкупленной им шайки контрабандистов подбросить Мясоедову динамит, оружие и эсэровскую литературу. План провалился, шайка была арестована, Пономарев от греха подальше был переведен в Ригу, а департамент полиции выставлен в неприглядном свете. Но Мясоедову Трусевич этого унижения не простил и через входящего в силу Столыпина добился решения о переводе полковника во внутренние губернии "не ближе меридиана Самары".
Мясоедов ехать в глубинку не пожелал и в 1907 году вышел в отставку. Он тут же был принят на работу к Фрейдбергам в Северо–Западную русскую пароходную компанию. Там он получил пост председателя совета директоров и годовой оклад в 6 000 рублей. Это неплохо, учитывая, что губернатор в те времена получал порядка 12 000. Компания возила эмигрантов из Либавы до Англии, откуда на английских "трансатлантиках" они отправлялись дальше в Америку.
Даже без погон Мясоедов с его коллекцией связей и знакомств был ценным сотрудником. Он успешно нейтрализовал козни, которые через Подушкина строили фирме Фрейдбергов конкуренты в лице Русской восточноазиатской компании. Та тоже возила эмигрантов из Либавы и мечтала сожрать Фрейдбергов с потрохами. Подушкин открывал против них одно уголовное дело за другим (к тому же Пономарев оказался его близким приятелем по давней службе в Риге), обвиняя то в подделке паспортов, то в пособничестве нелегальной эмиграции.
Газета "Голос Либавы", принадлежавшая одному из "восточноазиатских" акционеров, непрестанно поливала Фрейдбергов грязью. Тем не менее дела у братьев шли неплохо. В 1911 году фирма купила два парохода, названных "Саратов" и "Одесса", причем только за первый заплатила 100 тысяч. ("Саратов" еще сыграет роль в истории Латвии — именно он станет пристанищем Улманиса на несколько месяцев в 1919 году.)
"Саратов» один из пароходов «Северо-западной компании», которому еще предстоит сыграть видную роль в истории Латвии.
Жертва честолюбия
Жить бы да радоваться, но честолюбивый Мясоедов пожелал снова надеть мундир с эполетами, благо в 1909 году Трусевич покинул департамент полиции. В МВД, однако, при всех его связях устроиться не удалось, зато он был принят на вакансию офицера для особых поручений при военном министре Сухомлинове. Занимался полковник делами об иностранных гражданах, подозреваемых в шпионаже, т. е. работал вполне по своей жандармской специальности, будучи попутно для Сухомлинова бесценным кладезем сведений о высших сферах империи.
Но эти самые "высшие сферы" времен упадка империи были клубком интриг и заговоров. В жернова одного из них и попал Мясоедов. Влиятельная думская группа во главе с лидером партии "октябристов" Гучковым решила продвинуть на пост военного министра своего протеже генерала Поливанова. Для этого им нужно было во что бы то ни стало скомпрометировать Сухомлинова. Но как? А через Мясоедова.
На полковника было написано несколько доносов, обвинявших его ни много ни мало в шпионаже на немцев! Писали, что в Вержболове он несколько раз встречался с германским кайзером Вильгельмом II, припоминали приглашения на охоту. Да и Фрейдберги по делам бизнеса имели обширные знакомства в Германии, из чего следовал вывод, что тут–то и надо искать ниточки к тайной агентуре германского Генштаба.
Директор Департамента полиции Трусевич решил отомстить Мясоедову за непочтительность, а в итоге создал самое громкое дело поздней империи.
Обвинения были высосаны из пальца, но после организованной утечки их опубликовали ведущие газеты, и скандал прогремел на всю страну. Мясоедов прилюдно избил одного из издателей — знаменитого Суворина, дрался на дуэли с Гучковым. Три расследования показали вздорность обвинений. Но… чтобы потушить интригу, Сухомлинову пришлось вторично отправить Мясоедова в отставку.
В третий раз он надел погоны в начале Первой мировой. Как знатока немецкого языка и Восточной Пруссии его прикомандировали к разведотделу 10–й армии, воевавшей в Восточной Пруссии. В феврале 1915 года случилась беда: немцы прорвали фронт армии, 20–й корпус (до войны дислоцированный в Риге) попал в окружение и погиб, русских в очередной раз вышибли с немецкой территории.
Поначалу в Ставке хотели свалить всю вину на командующего и начальника штаба 10–й армии, благо у них были подходящие для изменников фамилии — Сиверс и Будберг. Но тогда тень все же падала и на командующего фронтом Рузского, и на главнокомандующего великого князя Николая Николаевича — а кто же назначил "немцев"? А куда раньше глядели?
В Ставке Верховного главнокомандования озадаченно чесали затылки, и тут помог "счастливый случай".
Дело о шпионской сети
Звали "случай" подпоручиком Колаковским. В начале войны он попал в плен, был завербован немцами и переброшен в Петроград через Швецию и Финляндию, где незамедлительно сдался контрразведке. Случилось это незадолго до катастрофы 10–й армии. И вот на допросах, уже выжатый досуха, он вдруг вспомнил о шумном газетном скандале 1912 года и назвал фамилию Мясоедова как главного немецкого резидента в России.
Его показания были очевидной нелепостью. Например, на вопрос, как же он должен был связаться с Мясоедовым, Колаковский отвечал: "Регулярно захаживать в модные столичные ресторации". То есть он даже не знал адреса "резидента", как и того, что с ноября 1914–го Мясоедов безвылазно сидел на фронте — какие столичные ресторации? Но зерно упало на удобренную почву.
Во–первых, версия о Мясоедове–шпионе объясняла разгром 10–й армии и была тут же подхвачена и штабом фронта, и Ставкой.
Во–вторых, она рикошетом била и по военному министру (кого в свое время он "пригрел на груди"?!). А великий князь Николай Николаевич Сухомлинова терпеть не мог и только искал случая под него подкопаться.
Колаковского наградили, присвоили очередное звание и перевели на Кавказ — подальше от любопытных глаз. Он переживет и войну, и революцию, скончавшись через несколько десятилетий в Буэнос–Айресе. А вот Мясоедову судьба готовила иное.
Генерал Бонч–Бруевич, ближайший помошник Рузского, сыгравший одну из решающих ролей в деле Мясоедова, так описывает его арест в своих мемуарах: "Для изобличения Мясоедова контрразведка прибегла к нехитрому приему. В те времена на каждом автомобиле, кроме водителя, находился и механик. Поэтому в машине, на которой должен был выехать Мясоедов, шофера и его помощника, как значился тогда механик, заменили двумя офицерами контрразведки, переодетыми в солдатское обмундирование. Оба офицера были опытными контрразведчиками, обладавшими к тому же большой физической силой.
Привыкший к безнаказанности, Мясоедов ничего не заподозрил и, остановившись на ночлег на одной из мыз, был пойман на месте преступления. Пока "владелец" мызы разглядывал переданные полковником секретные документы, один из переодетых офицеров как бы нечаянно вошел в комнату и схватил Мясоедова за руки. Назвав себя, офицер объявил изменнику об его аресте. Бывшего жандарма посадили в автомобиль и отвезли в штаб фронта".
Бонч–Бруевич писал свои мемуары в 1950–х, когда все участники этого дела уже пребывали по большей части на том свете и возразить этой откровенной лжи было некому. Разумеется, ничего из описанного в предыдущих абзацах не было. Мясоедов был арестован 3 марта 1915 года непосредственно в штабе армии.
Дело поручили следователю по особо важным делам при Ставке Орлову, который имел репутацию человека, умевшего создать улики из ничего. (Поговаривают, что после революции он успешно служил в ЧК, но проверить тот ли самый трудно - распространенная фамилия Орлов). Однако Орлову не удалось создать у суда даже видимости виновности Мясоедова. Все, что удалось на него нарыть, — сравнительно безобидные обвинения в мародерстве: "взял оленьи рога, словарь, стул и стол, а также пару портретов" в брошенном хозяевами восточнопрусском имении.
Вызванный свидетелем в суд подполковник Бучинский позже заметил: "По этому пункту можно было бы казнить всех офицеров и солдат наших армий, входивших в пределы Пруссии и Австрии".
Но Ставка подстраховалась заранее, передав дело в военно–полевой суд, что прямо нарушало закон. Согласно статье 1281 Военно–судного устава, военно–полевой суд мог бы назначен лишь в случае, "когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании". Здесь же надобность как раз была, ибо никаких доказательств измены — как и в 1912 году — не нашли. Ни одного факта.
Либава, контора «Русского Восточно-Азиатского пароходства», главного конкурента Фрейдбергов.
Но… по одной из версий, когда военный прокурор подал рапорт, полностью оправдывавший Мясоедова, главнокомандующий наложил резолюцию: "А все–таки повесить".
Потуже завязав глаза Фемиде, суд, состоявшийся в Варшавской крепости, вынес приговор — казнь через повешение. Мясоедов попытался избежать позорной для офицера экзекуции, перерезав себе вены осколками пенсне. Его откачали, перевязали и 18 марта 1915 года привели приговор в исполнение. (Самое интересное, что сами немцы Мясоедова называли "одним из наиболее успешных оперативников" российской разведки, в бытность свою в Вержболове успешно добывавшим секретную информацию).
Уже после казни полковника в Ставке сообразили, что "главный немецкий резидент" не может же работать в одиночку, должна быть сеть! Подняли список его родственников, деловых партнеров — и в Петербурге, Риге, Либаве, Вильно по этому списку взяли 30 человек. Включая жену, любовницу и всю Северо–Западную компанию во главе с Борисом и Давидом Фрейдбергами.
И контрразведка стала споро шить новое "дело" из материала заказчика — Ставки. Материала, правда, оказалось с гулькин нос, но, коль скоро заказ шел с самого верха, это никого не волновало. "Гнездом шпионажа" решили сделать Северо–Западную кампанию, благо тут обнаружился Колаковский № 2 — некто Бруштейн, служащий, уволенный Фрейдбергами за нечистоплотные делишки и в стремлении поквитаться с ними подтверждавший все, что от него требовали следователи.
Самуил Фрейдберг, оказавшийся за границей, попытался вытащить братьев через своих английских партнеров. Английский МИД просил своего посла в Петрограде походатайствовать за арестованных. Однако посол, видя, какие силы задействованы в деле, предпочел не влезать.
Первое заседание суда по делу "шпионской организации" состоялось 15 июня в той же Варшавской цитадели. По России ходили самые невероятные слухи. Один из них как "исторический факт" воспроизвел Валентин Пикуль в романе "Нечистая сила": "На крыше дома мясоедовского тестя Самуила Гольдштейна обнаружили нацеленные на Германию радиоантенны". К реальности это имеет такое же отношение, как и мемуары Бонч–Бруевича.
Первый суд по делу состоялся в июне 1915 года в Варшаве. Несмотря на то что фактов шпионажа по–прежнему не было, трех человек приговорили к каторге, а еще трех — Бориса Фрейдберга и братьев Зальцманов — к повешению. "Всего трое!" — возмутилась Ставка. К тому моменту немцы после прорыва у Горлицы обрушили весь южный участок фронта, и генералам снова потребовалась виселица в качестве громоотвода от возмущения страны.
"Судом проявлено было напряженнейшее старание хотя бы даже косвенными уликами доказать виновность каждого подсудимого", — оправдывался комендант крепости. В ответ главнокомандующий велел передать дело в Двинский военно–окружной суд, издав распоряжение, прямо запрещающее оправдание кого бы то ни было из задержанных по этому делу.
Несмотря на это, и двинский суд вынужден был оправдать аж четырех обвиняемых, но зато вынес еще 6 смертных приговоров, в том числе Давиду Фрейдбургу и Кларе Мясоедовой — жене повешенного полковника, отправив остальных на каторгу.
Генерал Сухомлинов – метили в него, но рикошетом интрига привела на эшафот 7 человек.
По закону утверждать приговор должен был новый командующий Северо–Западным фронтом генерал Алексеев, в чьей тыловой зоне находился Двинск. Вешать даму ему показалось неловким, и Клару Мясоедову он вычеркнул из списка, изменив приговор на "административную высылку". Уже одно это говорит, что генерал нисколько не верил в вердикт суда, ибо менять смертную казнь на высылку — наказание, применявшееся к сравнительно мелким правонарушением, — это ни с чем не сообразно.
Пощадил Алексеев и еще одного приговоренного: барону Гротгусу казнь заменили пожизненной каторгой. Не иначе как баронский титул помог ему избежать эшафота в одной компании с евреями.
…Дело Мясоедова было использовано как фундамент для смещения, а потом для привлечения к ответственности Сухомлинова. В этом смысле интрига Ставки удалась на 120%.
Но эффект от "дела Мясоедова" оказался куда громче, чем ожидали его создатели. Они–то хотели лишь найти козлов отпущения за собственные ошибки. А вышло так, что волна шпиономании захлестнула всю страну. Разговоры о предательстве, о подготовке сепаратного мира звучали уже не "на кухнях", а с высокой думской трибуны.
"Ведь тот же министр головой своей ручался за Мясоедова: Мясоедов повешен, где же голова поручителя? На плечах, украшенных вензелями!" — гремел один из депутатов в феврале 1916–го.
Не помогла и отдача Сухомлинова под суд, теперь все были уверены, что измена прокралась уже выше. Солдаты на фронте как достоверный факт рассказывали друг другу, что у самой царицы в спальне установлен телефон, по которому она сообщает германскому командованию обо всех планах русской армии.
И когда через полтора года в Петрограде началась революция, у монархии Романовых не оказалось защитников… Зато идея "шпионских процессов", объясняющих любые неудачи, пережила и империю, и Романовых.
Константин ГАЙВОРОНСКИЙ.
