Видео
В мире
Казалось бы, распад СССР – это не бог весть какая древность, многие сами были его свидетелями, и выяснить реальную картину не должно быть особенно трудно. Но именно эта близость и мешает воспринимать его как историю. Отношение к перестройке, демократизации, Горбачеву и Ельцину превращается в предмет веры, обязательный элемент политических убеждений и даже критерий для оценки морального облика, что плохо совместимо с непредвзятым анализом.
Во введении к своей книге «Коллапс. Крах Советского Союза» Владислав Зубок признается, что застал рубеж 1980–1990-х годов уже в сознательном возрасте и внимательно следил за происходящим, но его исследование тех времен вышло совсем недавно – в конце 2021 года. Только сейчас идеологические установки и эмоции вокруг случившегося начали отходить на второй план, позволяя объективно взглянуть на причины и последствия принимавшихся тогда решений и оценить их влияние на ход истории.
Нефть и обреченность
«Коллапс» не назовешь полемической книгой. Скорее наоборот, автор старается описывать и анализировать происходящее с максимально беспартийных позиций, просто исходя из здравого смысла. Но полемика о последних годах СССР настолько глубоко сидит в голове у любого российского читателя, что самое беспристрастное описание все равно воспринимается как развенчание популярных мифов – причем мифов и апологетических, и демонизирующих.
Развенчание происходит не в страстном споре, а само собой, как побочный продукт ясной картины событий. Обстоятельства x привели к решению y, которое породило последствия z, и в этих логичных уравнениях нет места ни для мировых заговоров, ни для благородного подвижничества.
В книге больше 400 страниц, и пересказывать здесь даже самое главное было бы бессмысленно – ее стоит прочитать полностью уже хотя бы для того, чтобы понимать, откуда выросли многие сегодняшние проблемы. Но можно попытаться кратко перечислить те мифы о распаде СССР, которые развеивает это исследование.
Большинство из них связаны с фигурой Горбачева – человека, чьи решения больше всего влияли на ход событий. Собственно, описание масштабов этого влияния – это уже вызов, который книга бросает популярным представлениям о том, что Михаил Сергеичу с самого начала досталась обреченная страна. Что разрушительное наследие застоя и крах мировых цен на нефть не оставили ему пространства для маневра, а он успешно сумел добиться того, что неминуемый крах по крайней мере обошелся без большой крови.
Зубок тщательно приводит факты, рисующие совсем другую картину. СССР, который возглавил Горбачев, был страной с огромным количеством запущенных проблем, но неумелые действия нового генсека эти проблемы резко усугубили. Мало того, вопрос связанности Союза вообще не возникал в начале горбачевского правления и вышел на первый план только к его концу, прежде всего из-за злосчастной смеси реформ и бездействия советского лидера.
Казалось бы, Горбачев попал в Кремль не из какой-то закрытой теплицы внутри Бульварного кольца, а честно прошел с самого низа многочисленные этажи государственной машины. Но парадоксальным образом он совсем не понимал, как устроена советская система. Это видно уже по его первым шагам во главе страны, вроде идеи с Госприемкой. Специально созданные комиссии из экспертов и рабочих должны были контролировать продукцию госпредприятий, чтобы повысить ее качество. Новый окологражданский контроль хоть и восходил к идеям Ленина, предсказуемо стал браковать все налево и направо, из-за чего дефицит только усилился, и начинание пришлось свернуть.
Провалы первых, пока осторожных реформ не смутили Горбачева, и вместо того, чтобы проанализировать ошибки, он предпочел поднять ставки, чтобы обратно дороги уже не было. Если Госприемку еще можно было отмотать назад, то последующие экономические реформы быстро стали необратимыми в своей разрушительности.
Советская финансовая система и так была чудовищно неэффективна, но Горбачев сделал ее неуправляемой. Он разрешил создавать коммерческие банки и кооперативы, убрал четкое разделение между безналичными субсидиями и наличными деньгами, но не решился хотя бы просто повысить еще брежневские фиксированные цены даже в оптовой торговле между предприятиями. Все это очень быстро привело к тому, что кооперативы стали распродавать на внутреннем и внешнем рынке то, что купили за бесценок у госпредприятий, а раздувшаяся денежная масса вызвала дефицит гораздо более острый и тотальный, чем в худшие годы застоя.
Советская статистика справедливо не пользуется доверием, но Зубок находит в ней показатели, способные отразить результаты горбачевских реформ. В 1986 году в СССР напечатали 3,9 млрд рублей, в 1987-м – 5,9 млрд, в 1988-м, когда заработали реформы, – уже 18,3 млрд, в 1991-м – 93,4 млрд. А официальные цены не поднимали.
Эта динамика – в сочетании с законом о самоуправлении предприятий и прочими шагами, разрушившими государственный контроль над экономикой – вызывает вопрос, а было ли падение нефтяных цен в конце 1980-х таким уж роковым? Конечно, оно добавило трудностей, но много было бы толку от высоких цен в ситуации, когда государство само в значительной степени лишило себя возможности собирать в центральный бюджет нефтяные доходы самоуправляемых предприятий?
Альтернативы насилию
Не менее тяжелый удар книга наносит по образу Горбачева как правителя, который никогда не цеплялся за власть, ставя выше демократические принципы. Искренний идеализм Горбачева, как и его личная порядочность не вызывают сомнений, но его отношения с властью и демократией были более сложными.
В политической реформе осени 1988 года можно увидеть смелый шаг навстречу более свободным выборам, а можно – крупнейшую партийную чистку со времен Сталина, когда за год своих постов лишились более 800 тысяч аппаратчиков, а многие департаменты были расформированы. Это решение принималось в момент, когда провал горбачевских реформ в экономике уже стал очевиден, и недовольный партаппарат мог задуматься о смене генсека.
Горбачев нанес упреждающий удар по противникам, при этом сохранение собственной власти оказалось важнее возможных последствий такого радикального шага. Посреди тяжелого кризиса советский лидер, по сути, разворотил существующую систему управления, отдав властные полномочия коллективным демагогическим органам с большой долей случайных людей – и все это чтобы защитить идеалы перестройки, а заодно и собственный пост.
Несмотря на последующий имидж дарителя свободы, сам Горбачев не спешил брать на себя связанные с ней риски. Он хоть и избегал даже самых назревших непопулярных решений, вроде повышения цен, но так и не решился принять участие ни в одних свободных выборах. В 1990–1991 годах этот отказ оказался фатальным для легитимности центральной власти в глазах советского общества. В то время как республиками уже правили демократически избранные парламенты и президенты, Горбачев сидел в Кремле на птичьих правах, избранный туда в силу предыдущей должности и голосованием полуноменклатурного Верховного Совета.
Это нежелание самому играть по собственным правилам подводит нас еще к одному мифу о роли Горбачева в распаде СССР. Мифу о том, что единственной альтернативой было массовое насилие в стиле Югославии. Ложность этой дихотомии становится очевидной, если вслед за автором «Коллапса» сделать шаг назад и задуматься, как могла сложиться ситуация, когда единственным способом удержать республики в СССР осталось насилие.
Можно сказать, что Горбачев спас Советский Союз от судьбы Югославии, когда отказался применять силу против сепаратизма. А можно – что он опасно приблизил Советский Союз к тому, чтобы повторить судьбу Югославии, когда передал на уровень республик и многие полномочия, и демократическую легитимность, а центру оставил самое непопулярное, вроде экономических реформ. Мало того, даже оставшиеся полномочия центр не мог реализовать из-за нерешительности, охватившей Горбачева в последние два года существования СССР.
Еще в 1988 году даже в Прибалтике речь шла всего лишь о расширении автономии, а в большинстве республик массового движения за независимость не было за считаные месяцы до распада СССР. Всеобщее желание вырваться из Союза было связано не столько с национализмом, сколько с неспособностью горбачевского центра остановить стремительно углубляющийся экономический кризис, да и вообще сделать хоть что-то внятное.
Чем дальше, тем больше союзный центр выглядел как генератор хаоса, от которого хотелось оказаться подальше и навести порядок хотя бы в своем углу. Националистические лозунги стали лишь удобным оформлением для этого желания. Горбачев сам загнал номенклатуру на поле национализма, когда решил проводить свободные выборы именно на уровне национальных автономий, которыми были советские республики.
США без иллюзий
В этом идеальном советском шторме США обретают огромное влияние, но не очень понимают, как им распорядиться. Ведущие советские политики готовы практически на все ради американской благосклонности, мягкая сила в СССР зашкаливает, но осторожный Буш опасается резких шагов, упорно не веря своему счастью.
Зубок подробно приводит вашингтонские дискуссии о том, как США лучше реагировать на все более радикальные перемены в Советском Союзе. И из этих разговоров понятно, что задолго до распада СССР изменения в нем превзошли по масштабам самые смелые мечты американцев. Речь шла не о том, чтобы Вашингтон как-то направлял или подталкивал процесс, а наоборот – успевал брать под контроль риски, вытекающие из валящихся на него новых событий. Вплоть до того, что временами кажется, что больше всего о последствиях распада СССР переживает Буш.
Американское руководство считало распад Союза слишком опасной и непредсказуемой затеей до самого путча в августе 1991 года. И парадоксальным образом предприняло немало усилий, чтобы сохранить территориальную целостность своего противника по холодной войне. Летом 1991 года Буш лично встречался с лидерами республик, уговаривая их подписать новый Союзный договор. Это был далеко не символический жест – на тот момент слово американского президента в глазах советской элиты весило куда больше, чем советского.
За такой поддержкой стояла понятная логика. И Буш, и Коль, и другие западные лидеры были заинтересованы в том, чтобы Горбачев как можно дольше оставался у власти, продолжая свое мирное отступление, а слишком резкие перемены могли спровоцировать консервативный реванш. И только после ГКЧП, когда стало понятно, что этот реванш представляет собой еще более жалкое зрелище, американцы начали всерьез обсуждать, что им выгоднее – сохранение слабого СССР или его распад.
Эпизод с этим обсуждением в начале сентября 1991 года – один из самых интересных в книге. Госсекретарь Бейкер выступал за сохранение Союза из опасений, что его быстрый распад обернется войнами в стиле начинавшихся тогда югославских. Советник по нацбезопасности Скоукрофт переживал за судьбу ядерного оружия и за то, что русские – крупнейший народ СССР – надолго возненавидят США, если те поспособствуют распаду их страны.
Министр обороны Чейни рассуждал по-другому: демократизация в России – процесс обратимый, всего через несколько лет страна может снова стать авторитарной и пересмотреть свое восторженное отношение к США, а вот распад СССР назад уже не отмотаешь. Поэтому США лучше быть готовыми к любым поворотам.
Часть этого разговора до сих пор засекречена, но мы и без стенограммы знаем, что и Бейкер, и Скоукрофт уйдут на заслуженный отдых после того, как Буш-старший проиграет президентские выборы осенью 1992 года. А Чейни в 2000-е будет вице-президентом в администрации Буша-младшего.
Тут американцев можно упрекнуть в неблагодарности: Горбачев уступил им все и не получил в ответ ничего, а китайские коммунисты не уступили ничего и получили миллиарды американских инвестиций. Но состояние дел в тогдашнем СССР не оставляло США особых возможностей для помощи, даже будь у них такое желание. Кому именно давать деньги в хаосе новых советских институтов? Кто их будет распределять и по каким принципам? Кто должен контролировать расходы и гарантировать, что американская помощь не растворится?
Это было лишь очередное проявление эскапизма Горбачева – его идея о том, что вот сейчас он придет к важному компромиссу с США и американцы в ответ дадут ему кучу денег, на которые он спасет СССР. Еще один из его способов убедить самого себя, что не все потеряно и он сможет вырулить. Несколько лет он сыпал перед западными лидерами требованиями на десятки миллиардов, но не удосужился в минимальной степени конкретизировать, каким образом именно такая сумма должна вытащить из кризиса советскую экономику. Более того, он не мог внятно ответить на простой вопрос, а куда пошли несколько миллиардов помощи, уже полученные от Германии за ее объединение.
Проблемы осмысления
Поразительная интеллектуальная беспомощность и безответственность позднесоветской элиты – это вообще одно из самых ярких впечатлений, которые оставляет книга. Все выглядит так, как будто выросшие в провинциальном и закрытом мирке СССР люди потеряли способность осмысливать окружающую реальность. Причем это касается всех.
Вот Горбачев всерьез пытается найти в трудах Ленина решения для проблем 1980-х годов. Вот главы силовых структур второй сверхдержавы не могут сообразить, что нельзя бросать солдат в танках на улицах Москвы на несколько дней без еды, сна и туалета. Вот Ельцин после путча на радостях не глядя подписывает признание независимости Эстонии, не задумываясь ни о транзите, ни о военной инфраструктуре, ни о статусе местных русских. Вот Кравчук слушает вопрос Буша, как же Украина сможет выйти из СССР, не урегулировав экономических отношений с Россией, и всерьез отвечает, что тут нет никаких опасностей – украинская экономика в любом случае расцветет уже на одном сельскохозяйственном экспорте.
Этой интеллектуальной нищете не видно альтернативы – ни во власти, ни в оппозиции. В Политбюро боятся возразить против самых безрассудных шагов Горбачева, потому что никто не знает, а что надо делать. На съездах часами льются пустопорожние, оторванные от реальности фантазии, сводящиеся к самолюбованию. Про то, чтобы чувствовать границы собственной компетентности, никто не слышал. Специалисты по итальянскому Ренессансу идут в президентские советники, завлабы из НИИ решают вопросы внешней политики, а российская делегация в будущем ОБСЕ предлагает такую лихую демократизацию миропорядка, что американцы приходят в ужас.
То, как долго просуществовал СССР в такой атмосфере, приводит нас к главному мифу, который разрушает Зубок в своей книге. Сейчас кажется, что Советский Союз распался стремительно – давно прогнил сверху донизу, поэтому, когда чуть тронули, все тут же рассыпалось. Но когда читаешь подробный разбор 1990–1991 годов, понимаешь, что между падением Берлинской стены и Беловежскими соглашениями прошло огромное количество времени, за которое не было сделано ничего, чтобы хоть как-то исправить ситуацию. И именно этот паралич воли в центре вытолкнул республики в независимость.
Даже в последние два года своего существования СССР большую часть времени не выглядит обреченным на распад, а, наоборот, поражает своей живучестью, хотя и вокруг, и внутри рухнуло уже все – и соцлагерь, и экономика, и способность центра что-то решать. В 1990 и даже в 1991 году обнаруживается огромное количество точек, где события могли бы пойти чуть-чуть по-другому, и распад Союза получился бы намного более плавным, менее болезненным, а то и вообще не случился бы для большинства республик.
Когда дочитываешь «Коллапс», понимаешь, что неслучайно американские разведки и аналитики не смогли предсказать распад СССР. Событие казалось настолько немыслимым, что даже Ельцин, Кравчук и Шушкевич в Беловежской пуще не совсем верили, что они смогут распустить Союз. Редкое стечение обстоятельств нужно было приправить огромным количеством самовлюбленности, безволия и невежества, а потом в таком виде еще варить несколько лет, чтобы это стало возможно.
«Коллапс» написан на английском, хотя Владислав Зубок родился и вырос в Москве, учился в МГУ. Такой выбор можно понять. Английский язык в принципе хорош для системного и отстраненного описания, а уж в болезненном вопросе распада СССР – хорош вдвойне. Но хочется надеяться, что русский перевод книги со временем появится – событие такого масштаба и такой силы влияния на сегодняшний день нуждается в ясном объяснении.
Михаил Саморуков, Московский центр Каргнеги.
