Видео
В мире
Литературовед, академик Латвийской академии наук, профессор Латвийского университета Аусма Цимдиня -о равноправии полов и пресловутой Стамбульской конвенции.
— Давайте сначала разберемся в словах, которые будем употреблять в нашем разговоре. Так как речь пойдет о феминизме, о равноправии полов, то без модненького ныне словечка gender не обойтись. Русские его, насколько знаю, вообще не переводят. А латышская терминология пока что не разобралась с этим английским словом gender. Хотя даже в Англии оно якобы понятие для секториального употребления. Ведь англичане сами не разберутся в этой связи между sex и gender…
— Вы начали так сердечно — назвали "гендер" почти что ласкательным, модненьким словечком. Но, скажу без всякой иронии, как чужеродное тело в нашем языке, оно скорее могло бы претендовать на титул годового не–слова.
Что значит подстраиваться под английскую традицию в понимании этого слова? Она весьма резко изменилась. В контексте нашего разговора важно отметить, что до 60–х годов ХХ века и на английском языке слово "гендер" тоже употреблялось в смысле грамматической категории. Поворот в практику употребления этого понятия внес труд профессора Роберта Столера Sex and Gender (Нью–Йорк, 1968 год), в котором он пытался развести влияние биологической данности (sex) и фактора социализации (gender) на образование психической структуры человека.
Столер перенес лингвистический термин в сферу медицины, и в течение следующих десятилетий его с распростертыми руками присваивают также англофонные социальные науки. Как известно, sex обозначает не только пол, но и секс, то есть половой акт. Во время послевоенного прилива сексуальной революции его усиленно употребляют именно во втором значении. И чтобы не возникали курьезные недоразумения, употребление слова sex для обозначения половой идентичности становится проблематичным (на эту тему имеется много пикантных анекдотов).
Так как категория рода на английском языке маргинальна, лингвистический термин gender был наделен дополнительным значением. Со временем он становится также ключевым словом в политике равноправия полов. В отличие от Латвии, на современном английском языке распри (по крайней мере в области терминологии) утихли и понятие "гендер" употребляется в нейтральном значении.
— Но если в нейтральном, то почему нельзя обойтись просто словом "человек"…
— На латышском языке имеются такие ценные соединения слов, как "жено–человек" и "муже–человек". И это отнюдь не какие–то нововведения, они существуют по крайней мере со времен Рейниса Каудзите (1839–1920, латышский писатель, учитель. — В. А.). Значит, женщина тоже есть человек и остается человеком. Так это должно было бы обстоять и в понимании правового государства — все, что о человеке сказано во Всеобщей декларации прав человека ООН (принята в 1948 году) и других основных международных документах, посвященных правам человека, относится также и к женщине. Но этот принцип нейтральности все же не укладывается в нашем сознании как само собой разумеющийся.
Создается Конвенция ООН об искоренении любой дискриминации женщин (принята в 1979 году, Латвия к ней присоединилась в 1990–м), ряд других документов, которые на передний план равноправия полов (gender equality) всегда ставили женщину.
— Но вы в значении слова "гендер" употребляете понятие "половая социальность". Это что — ваш субъективный перевод?
— Да, я употребляю слова "пол" или "половая социальность" (в зависимости от контекста). Но я бы не сказала, что это мой субъективный перевод. Я не обладаю авторским правом на это слово. Его предлагает Янис Намейсис Вейш, дабы избежать буквального перевода — "род", что, согласно его мнению, скорее бы маскировало, чем раскрывало нюансы значения "гендер". Это было уже в 2001 году, когда на латышский язык переводилась статья о проблемах перевода слова "гендер" на скандинавские языки.
В статье выражалось убеждение в том, что, в противоположность английскому, на котором специфическое значение gender создавалось в рамках оппозиции sex/gender, на скандинавских языках создавать подобную оппозицию sex/gender нет необходимости, ибо оба эти значения интегрированы в одно слово — "пол".
Человечество все–таки весьма дифференцировано по половому признаку. На улице мы еще, слава Богу, узнаем, кто идет нам навстречу — мужчины или женщины. Было бы весьма страшно представить, что вдруг нам навстречу шли бы люди "вообще", люди без признаков половой принадлежности. Я допускаю, что у большинства в обществе это вызвало бы весьма сильный психологический дискомфорт.
— Ну и что? Это же извечное самовосприятие людьми каких–то маргинальных групп. Непонятно лишь желание навязать сейчас представления этих групп с большим шумом большинству как некую политическую идеологию.
— Как известно, в Латвии осуществляется Европейская политика равноправия полов. При поддержке Программы развития ООН издано руководство "Интегрирование принципа полового равноправия на практике" (2003). То есть в документах, посвященных равноправию полов, "гендер" до сих пор переводился как "пол", но в аспекте так называемой Стамбульской конвенции вдруг появляются и другие понятия — "род", "социальный род". Зачем? И что это значит? Те, кто продвигает этот процесс, не могут или не хотят объяснить это обществу на внятном языке.
Тут следует на миг вернуться к английским распрям sex/gender. А именно: уже в 90–е годы ХХ века слово gender "оказалось в кризисной ситуации из–за его теоретической неадекватности".
— Кому же оно неадекватно? Допущениям ученых?
— И в смысле понимания научной терминологии, и в смысле применения понятия на практике, и в коммуникации науки с обществом. Одно дело — научная терминология, другое — политические установки. В научной терминологии важны ясность мысли и точность. А политики не любят работать в прозрачной воде, для них некоторая мистификация может оказаться даже сподручнее. Потому что одно и то же понятие может употребляться для достижения разных политических целей.
Продолжая мысль о том, что в кругах интеллектуалов концепт гендера становится "дискуссионной платформой и видом, как размышлять о биологических, хромосомных и социально–экономических дименсиях, помещенных в плоть живого существа".
Парадоксально, но, вопреки задуманному, sex и gender опять–таки объединяются в единое целое, употребляются как синонимы, и в сфере половой идентичности доминирует гендер. Это наглядно видно в графах Евростата — там требуется указать gender, а не sex, однако перечисляются телесные, одушевленные существа, а не теоретические допущения о социальных ролях полов и их функциях.
Попытка переводить понятие gender буквально, по аналогии с грамматическим родом, наблюдается только в Латвии. Имеются языки, в которых категории рода нет вообще, это у них невозможно. Например, в финно–угорских языках, в том числе эстонском. В других европейских языках слово "гендер" переводится по аналогии со словом "пол" или "половая дифференциация", или, например, в славянских языках оно принято без перевода.
— А я вот никак не разберу, почему эти словесные комбинации интересны науке? Я не понимаю, почему для того, чтобы сформулировать род или пол человека, надо его как бы отделять от его бытия, от его цельного существования? Почему это социальное не является само собой разумеющимся продолжением того, что дано природой? Хорошо, можно сказать, что человек рождается почти без социальности… А в целом мне все это кажется надуманной политической фрагментацией, дроблением человека.
— Я бы могла согласиться, что в некоторой степени это так. Однако в науке фрагментация — обычное дело, в исследовательских целях реальность дробится на мелкие части, ближние планы разглядываются через микроскопы и т. д. Но тут следует учитывать отличия гуманитарных и естественных наук.
Предназначением гуманитарных наук все же является рассмотрение человеческого бытия в более широкой и глубокой экзистенциальной взаимосвязи. Однако на латышском языке путают значения английских слов gender (пол) и sexual orientation (сексуальная ориентация), хотя пол и сексуальная ориентация — это не одно и то же. Извините… если женщина переспит с женщиной, мужчина переспит с мужчиной, у них же не меняется пол.
Но следует признать, что сейчас имеется попытка весьма активно политически продвигать взгляд, что имеются больше, чем два пола. Есть женщины, есть мужчины, но также есть еще энное количество полов, которое большинство общества уже приняло. Остается это оформить лишь бюрократически.
— И надо заставить науку это подтвердить?
— Это сказано несколько преувеличенно, но симптомы наблюдаются. Кроме того, мы видим, что СМИ, которые в существенной мере создают общественное мнение, не желают включаться в дискуссию и выслушать инакомыслящих. С одной стороны, поощряется взгляд, что биологический пол не имеет значения. Но, если пол не имеет значения, почему же совершаются операции по изменению пола? Если человек чувствует себя не в своей шкуре, если у него такой огромный психологический дискомфорт, что необходимо медицинское вмешательство? Это говорит о том, что пол имеет фундаментальное значение.
— Но цитируемая вами Симон де Бовуар сказала, что женщинами не рождаются, женщинами становятся. Значит, и мужчина мужчиной становится. А человеком?
— Это не точный перевод в сторону радикального феминизма. Точнее было бы так: женщинами не рождаются, женщинами скорее становятся. Пропущено одно слово "скорее", которое в данном контексте имеет существенное значение. Я рада, что сейчас даже в социальных сетях уже не говорят о феминизме вообще, а говорят о радикальном феминизме.
Течение культурного феминизма, которое представляю я, подчеркивает половые различия. Женщину — как иную, но равноценную. Инаковость существует.
И что меня очень удивляет. То, что в Европе в основе политики равноправия полов лежит принцип нейтральности полов, а в Стамбульской конвенции он не действует. Подготавливается закон для женщины. Приоритетным объявляется один пол, а другой стигматизируется. Будто бы мужчина был источником насилия, будто бы семья была очагом насилия. Законодательство вдруг направляется против пола. И у меня появляется такое ощущение, что имя женщины здесь используется подло.
Я участвовала в разных европейских проектах. Также и в качестве эксперта. Я знаю, что вопросы равноправия полов остро дискутируются, решения "за" или "против" принимаются, балансируя на острие ножа, политика равноправия открыта для новых вызовов. Мне представляется, что нынешняя выжидательная реакция Латвии в вопросе о Стамбульской конвенции, о ее ратификации есть здоровая реакция.
На мой взгляд, Стамбульская конвенция не является столько вопросом о равноправии полов, сколько о качестве европейских политических документов. И неужто Латвия должна подписывать все, что ей подкладывают? Особенно если информацией манипулируют таким образом, что это является обязанностью по отношению к Евросоюзу.
— А я тут все–таки во что–то не врубаюсь. Я не понимаю, почему нынешняя наука пытается меня убедить, что мужчины и женщины — это амфибии.
— Это да. Но в какой перспективе мы это рассматриваем. Возможно, в тысячелетней перспективе что–то изменится. Но если ограничить свой взгляд продолжительностью жизни одного человека, то, чтобы человек не свихнулся, для его личной идентичности все же важно и осознание принадлежности пола, и его чувствование. Современная наука преодолела взгляд о том, что существует некая универсальная дискриминация женщин или пола, подчеркивая аспект национальной культурной идентичности.
— Если "мать — Ноев ковчег" (поэт Имантс Зиедонис), почему часть науки делает из этого ковчега гроб?
— Прошлогоднее исследование "Половая социальность во взаимоотношениях культуры и власти" открыло, что более 90% ответили: дискриминация не наблюдалась (ответ не зависит от социальной идентичности, пола, религиозной или национальной принадлежности респондентов). В Латвии 90% общества считает, что этой проблемы нет. Количественные социологические исследования фиксируют статистическую картину, но не в состоянии раскрыть и показать цельную причинно–следственную картину.
Ясно одно — необходимо повышать культуру политического диалога с обществом. Стараться побольше включать в этот диалог ту часть общества, которая не думает в категориях равноправия полов или думает иначе. К голосу народа следует прислушиваться, и в дискуссии с народом должны быть убедительные аргументы.
— Но, несмотря на эти вот проценты, внимание следует обращать и на отдельные случаи. Тут у меня вопрос к Европе: почему это христианство с ее культом Девы Марии не может быть сегодня образцом того, как регулировать отношения полов в Европе?
— Да, почему? Это странно. Может быть, вы смотрели февральский номер журнала "Ригас лайкс". Меня там порадовала статья Агнесе Ирбе. Она выступает как смелый мыслитель и выражает сомнения насчет того, как продвигаются процессы равноправия полов и политические активности, связанные с однополыми браками.
— Тут мне еще кажется уместным вопрос: а куда же дели ребенка? Разве не имеет значения, кто его воспитывает — отец и мать или два "гомика"? Самым незащищенным членом общества мне сейчас представляется биологическая семья с ребенком, а не упомянутые в конвенции трансперсоны — геи, лесбиянки и прочие.
— Это так. Агнесе Ирбе тоже пишет, что самыми незащищенными членами общества являются дети и подростки. Почему мы забываем о том, что после рождения ребенка жизнь женщины делает поворот на 180 градусов, а мужчины — как минимум на 90. Потому что о ребенке надо заботиться в 24–часовом режиме, и это уникальный, никаким другим образом не постижимый опыт человеческих отношений. А те, кто ребенка, может быть, видел только на расстоянии, собираются диктовать "правильные" условия.
Биологические родители — это эмоциональная, биологическая связь. Женщина вынашивает ребенка девять месяцев. И то, что одна женщина может сотворить за девять месяцев, девять женщин за один месяц не могут.
Трагично то, что эти вопросы очень упрощаются, примитивизируются. Полагая, что политическими установками можно решить фундаментальные отношения полов, которые складывались тысячелетиями.
— Вот это и бесит больше всего — попытка распоряжением решить вещи, определенные природой.
— Это не совсем так. Человека не следует всецело считать продуктом дикой природы. И все–таки что для меня странно? Как вообще можно определить эту нетрадиционную сексуальную ориентацию, на основе которой формулируется дискриминация полов? Насколько мне известно, ни один документ не требует декларирования сексуальной ориентации. Мы указываем пол, а не сексуальную ориентацию. И, как уже было сказано, пол и сексуальная ориентация — не одно и то же. И эти попытки переформулировать брак…
Мнение, что однополые браки явились бы свидетельством сексуального и социального освобождения человека и это пошло бы на пользу всем. Но тогда вопрос: почему бы не легализовать полигамию?
— Следующий шаг — спаривание со скотиной…
— Действительно, как же содомия? Или инцест?
— Как вы относитесь к Стамбульской конвенции в целом?
— Во–первых, мне представляется, что это некачественно подготовленный, неадекватно озаглавленный, некачественно переведенный и в Латвии недостаточно серьезно обсужденный документ. Возникает ощущение, что защитники конвенции стараются пропихнуть ее ратификацию, манипулируя фразами о ее "безвредности" для традиционных ценностей и Сатверсме Латвии.
То, что определенные политические силы не идут на более глубокие дискуссии с обществом, обзывают тех, кто думает иначе, мракобесами и гомофобами, стремятся добиться ратификации любой ценой, также свидетельствует о том, что опасения критиков конвенции более или менее обоснованны.
Во–вторых, ратификация любой конвенции, в том числе и Стамбульской, не является чем–либо обязательным.
Если имеются сомнения, если документ становится причиной раскола общества, его можно не принимать. Одновременно это не мешает в законодательстве ЛР и на практике осуществлять те принципы конвенции, по которым имеется согласие. Иными словами, никто не мешает бороться с насилием против женщин и без ратификации Стамбульской конвенции.
Очень возможно, что к востоку или югу от Стамбула это актуально, но почему Латвия должна ввязываться в это регулирование мира, если мы не в состоянии должным образом гуманизировать свое жизненное пространство, свою социальную политику? Если что–то следовало бы подписать…
Европейская Социальная хартия не подписана до сих пор. Мужчина — не источник насилия. И семья — не самое страшное гнездо насилия. Что бы нам ни говорили интерпретаторы Стамбульской конвенции. И почему в ее названии упомянуты семья и женщина? Почему? Если конвенция адресована всему человечеству?
В современном мире вопросы равноправия полов остро дискутируются, а в Европе и в Америке больше заключается однополых браков...
Виктор АВОТИНЬШ
