Видео
В мире
-Да, посмотрел.
Посмотрели. Узнали прототип самого себя?
Слева - кадр из фильма.
Да, посмотрел. Играл его очень замечательный актер из Нидерландов Ральф, сыграл, я скажу вам, блестяще. Не все, не от начала до конца, но самые главные момента руководства операцией генералом на Чернобыле, снятие ядерного топлива, графита и так далее ― это было очень блестяще показано.
Это было точно?
Да, это точно.
Они основывались на просмотре документальных фильмов?
Я думаю, да, потому что документальных фильмов было очень много. Вот, например, документальный фильм был выпущен, «Чернобыль. 3828», этот документальный фильм создавала Украина. И полностью показали весь процесс, не просто эти куски, а весь период моего пребывания, я был три месяца на Чернобыле, это большой срок очень. Показали солдат, героев и так далее. Это немножечко они обрезали, но тем не менее в целом то, о чем мы будем говорить, показано в фильме блестяще.
Потому что у меня был прямой эфир Москва ― Нью-Йорк из квартиры прямо, я слушал все вопросы, которые задавали мне корреспонденты из Нью-Йорка. Я на них отвечал и высказал свое, конечно, удовлетворение. Потому что у нас лет пять назад стало затишье. Почему-то такой бурный интерес к этим делам, в том числе, допустим, был фильм отснят Кара-Мурзой «Свидетель века», показана в течение 50 минут моя работа на Чернобыле и в Армении. Я две трагедии пережил в своей жизни.
Это в каком году был фильм?
В прошлом году. Это было на НТВ.
Но не было такого интереса, как сейчас, вы об этом.
Да.
Сегодня вас чуть ли не ежедневно зовут на телеэфиры.
Да.
Чувствуете ли вы, что благодаря HBO многие узнали о подвиге?
Да, например, последние дней десять у меня были прекрасные эфиры. На Russia Today четыре часа снимали три камеры, часть фильма вышла, часть нет. Дальше пошел канал НТВ, у Такменева. Сегодня снова было НТВ, ОРТ сегодня было, освещали. Я, конечно, сам удивляюсь, почему так вдруг такой интерес проявили к Чернобылю.
Ответ у меня простой: потому что бурное строительство атомных станций в России и за рубежом, где мы ведем, и, наверно, не без интереса бывшего руководителя атомной энергии Кириенко, который департамент возглавлял, о том, что ведь все наши передачи как-то заставляют человека подумать, не случится ли у нас еще такое. То есть это вроде фактор запугивания. И, видно, была команда дана прекратить эти передачи. И вот четыре года я нигде не выступал, понимаете?
И тут вдруг такой интерес, такой фильм аккуратный. Главная в чем беда? Что солдаты, генералы, офицеры занимались ликвидацией, а фильмы создают американцы. Это смешно даже! Что же у нас сейчас…
Как вы себе это объясняете?
Я себе объясняю, что это неизбитая тема, не просто неизбитая, а это реальный подвиг солдат, офицеров, ученых, врачей и так далее. Они показали руководство атомной станции и с хорошей стороны, и с плохой. Они показали ученых типа академика Легасова. Хотя сегодня в интервью на НТВ в такой дневной передаче один из помощников ведущего Норкина говорит: «Самый великий ликвидатор ― это Легасов!».
Я Валерия Алексеевича знал близко. Почему он ликвидатор? Он ученый, а ликвидировали самые главные герои ― это солдаты. Ведь 500 тысяч человек было призвано из запаса за пять лет. Можете себе представить такое? Когда я в Америке выступал в 22 штатах, читал лекции, рассказывал о подвиге этом, наверно, тоже какой-то след остался. То это немыслимо, 500 тысяч солдат призвать из запаса, поставить их в строй и привезти их на Чернобыль.
Что вы им говорили? Какие слова вы им говорили?
Давайте по порядку. Если мы говорим о самой ликвидации на АЭС, то это одна тема. Если обо всех работах, которыми я руководил…
Нет-нет, самый острый момент.
Острые моменты ― это вот такие. Когда уже срок командировки моей подходил к концу, вдруг меня вызывают на заседание правительственной комиссии, которую возглавлял покойный Щербина, царствие ему небесное. Там же присутствовал Самойленко, бывший мой помощник, Героя получил. Там же был первый заместитель здравоохранения Воробьев и узкий круг, хотя в этих телесериалах показано очень глупо, показана вся комиссия. Она не заседала. Руководитель этой комиссии, кого он считал нужным.
И мне объявляют: «Генерал, вы назначаетесь руководителем операции». Я говорю: «Позвольте! У меня есть министр обороны, я вам не подчиняюсь». Это я говорю Борису Евдокимовичу Щербине. Он, конечно, поторопился. Я говорю: «Вы подписывайте хоть сто документов. Пока министр обороны не даст команду, я солдат не поведу на это снятие».
Произошла элементарная здесь заминка. Он звонит министру обороны и рассказывает ему о том, что комиссия вынуждена подписать постановление о привлечении армии. Тот говорит: «Хорошо, я еще должен генеральному секретарю доложить». Это не так просто же. Присылают мне армию генералов, 11 человек во главе с генералом армии Герасимовым, которые должны изучить всю ситуацию и тогда доложить министру обороны, можно войска привлекать или нет.
Перед тем, как опять министру обороны доложить, я делаю эксперимент. Я отбираю врача-радиолога, полковника в отставке, я беру двух полковников, я беру корреспондента Шеина и выхожу с ними впервые в зону, на отметку, где 400–800 рентген в час. Я радиолога, полковника прошу: «Только хотя бы сделай, три-четыре лопаты ядерного топлива сбрось в саркофаг». Мы замерим дозу, которую он получит, и вычислим все остальное.
Когда он вернулся из зоны, мы все стояли в зоне этой, впервые я сам туда ногами ступил. Расшифровали, у него на дозиметре оказалось 10 рентген, это тоже приличная доза. Но он был всего одну минуту тринадцать секунд. Это после расшифровки. Тогда мои ученые просчитали, сколько может солдат работать в этой зоне, минуту, две или три. Вычислили, что да, солдат может работать, например, пять минут. Пять минут в этой зоне. Я не говорю о тех зонах, где были семь тысяч рентген в час, это под трубой.
Доложили, значит, начальнику прибывшему, Герасимову, генералу армии. Тот сказал так: «Давайте всех генералов из Москвы на вертолет. Я их сажаю, зависаем над саркофагом, зависаем над площадкой, где предстояли работы» ― это крыша второго блока, затем блока первого и третьего. Посмотрели, конечно, они сами убедились. Но я-то и раньше смотрел с вертолета. Это несметное количество ядерного топлива, около двухсот тонн. И как, думаю, как солдата мне уберечь, чтобы снять, выполнить эту задачу?
Но когда вернулись, он докладывает министру обороны, тот говорит: «А что делать? Давайте». Тогда, значит, подписывает постановление председатель комиссии, издаются приказы. И мне дается возможность отобрать людей из этих сотен тысяч человек, которые в округе. Отобрали пять тысяч человек, добровольцев, это пусть все знают. Из них всего только три с половиной тысячи попали ко мне на Чернобыль.
Задача была простая. Командир полка докладывает мне на моем командном пункте. Командный пункт был в третьем блоке, меня потом политработники критиковали: «Устроил себе веселую жизнь ― получить лучевую болезнь». А как же управлять? Маршал Чуйков в Сталинграде управлял тоже прямо, вот пример какой у меня всегда был в голове.
Докладывает. Разбиваются по пять-десять человек. У меня четыре точки, где надевают латы на солдата, это свинец на грудь, на тыльную часть. Дальше сверху него надевается прорезиненный рентгеновский фартук, пишется там номер его и так далее. Затем касочка из свинца на голову, затем на гонады делаются из свинца плавки такие. Солдаты, извините, прозвали, все смеются: «Корзинка для яиц». Затем в бахилы укладываются стельки из свинца. Затем на руки он надевает прорезиненные рукавицы и немножко с защитой рукавицы.
Это вес 30 килограммов, но отбирали солдат таких, вы знаете, физически здоровых, сильных, находчивых. Выйти вместе с защитой 30 килограммов, представляете, в такой защите выйти? И назвали тогда, значит, и правительственная комиссия назвала это биороботами. Настоящие биороботы.
Да. А что вы им говорили? Или не было такого вопроса?
Как это? Когда построили, я выступаю, естественно, вот тут у меня фотографии и прочее. «Дорогие солдаты, офицеры, сержанты! Народ устал ждать, когда мы закончим. Ведь уже был сентябрь месяц, а саркофаг еще не закончен, радиоактивные отходы не собраны. Поэтому решение принято министром обороны привлечь солдат, чтобы вы знали. Но я отвечаю за вашу жизнь. 10 рентген ― доза военного времени, 20 рентген, вы больше не наберете». Если командир полка или батальона допускал больше дозу, он мог пойти под трибунал.
Вот эта группа солдат из этого полка отбиралась, выходила ко мне на командный пункт. У меня стояли телемониторы огромные в моем кабинете, и камеры были установлены на крышах. Я видел всю крышу, как вот на вас смотрю. Там и графит, там и ядерные отходы и так далее. Но вот первая группа, батальон майора Бибы пришел ко мне, и была задача, что командир первый идет туда с солдатами, показывает действительно пример солдату, как надо выполнять эту задачу. И первая была задача ― это впаянные куски графита весом 50 килограммов, они впаялись в крышу, их надо было отбить.
И вот выводной офицер брал у меня эту группу солдат, подводил к проему в крыше, это сделали саперы. Стояла пожарная лестница, внизу у пожарной лестницы стоял офицер с управлением сигнала сирены, в другой руке у него был секундомер. Солдаты поднимались по этой лестнице, вылезали, как сурки, из этого отверстия, брали кувалды, которые были предназначены для этого, чтобы взять кувалду и кувалдой отбивать эти впаянные куски графита.
Эта операция примерно продолжалась дней пять. А самая страшная операция была ― надо снимать ядерное топливо. Это же графит где-то 800 рентген и так далее. Но когда мы пришли снимать ядерное топливо, которое надо было снять, уже после графита, то, вы знаете, у меня щемило сердце, когда я отправлял солдат туда.
Вычислялась уже доза, уже время работы солдата было три-пять минут самое большее, а то и сорок секунд.
Под трубой графит лежал, масса графита, которая придавила ядерные сборки, и уровень радиации был семь тысяч рентген в час. Там только на секунды. Но самое страшное было ― лежала сборка тепловыводящая, где было начинено ядерным топливом, это было 35 килограммов.
Я звоню председателю комиссии по коротковолновой связи и говорю: «Борис Евдокимович, я больше не могу, у меня срок командировки кончается, у меня 200 бэр, я не могу». Тот взмолился: «Генерал, если вы не сможете, где я найду такого генерала еще?». Да где угодно! Здесь вся армия присутствует. Но тем не менее он два срока был, Борис Евдокимович покойный, царствие ему небесное. Тогда я ему говорю: «Нарежьте мне, пожалуйста, ленты из свинца, чтобы я этим лентами обматывал торчащую из-под графита трубу, чтобы за нее могли солдаты взяться, раскачать и сбросить ее». Она была такая одна, может, остальные на половинки.
И вот группа солдат выходит, раскачивает ее из-под завала, да. Немножко выдернули. А вторая группа во главе со Стародумовым, это гражданский был человек, он берет десять человек. Выходят, вытаскивают эту трубу вместе с графитом, вместе с зарядом ядерного топлива и бросают в этот развал и так далее.
У меня все экраны засветились, у меня так сердце сжалось, думаю: «Сейчас будет взрыв третьего блока, где мы и сидим». Потом смотрю, значит, пыль осела, а у меня сидят операторы с «Первого канала» там, Крутова, который вел передачи с Красной площади. И так внаглую: «Генерал, мы пришли снять операцию». Я им говорю: «Вы уходите, ради бога, потому что на командном пункте 4 рентгена, вы посидите там пять часов, уйдете ― 20 рентген. Я за вас не хочу отвечать».
Но когда вот это все прошло и сборку сделали, я говорю коменданту: «Так, дайте им листы, чтобы они камеры завернули в этот свинец, и пусть снимают». И вот они отсняли операцию полностью, которую без конца показывают, солдаты на крыше.
Скажите, будет ли сейчас государство по-другому относиться к ликвидаторам? Лучше.
Я думаю, после такого отношения, после такого инцидента, понимаете, ведь показали реально солдата нашего, генерала, офицера. Ведь мы сняли знаете сколько в итоге? Двести тонн ядерного топлива и графита. Где это видано было? В Японии, когда Фукусима была, там такого не было, ни подвига, ничего. А это солдаты.
