Видео
В мире
Рабочая группа "Новой газеты" посетила, если можно это так назвать, прифронтовую зону и снимала детей в лагерях беженцев, подвалах, бомбоубежищах Ростовской области, Донецка, Мелитополя… Детей в возрасте от пяти до шестнадцати лет. Детей, которых обстреливали и бомбили. Детей, которые остались без дома, без крова, без родителей. Детей, которые в большинстве своем не понимают, что происходит и почему в них стреляют. Детей, которые сейчас кричат по ночам и чураются взрослых. Детей, для которых игрушки — патронные гильзы, а друзей заменили щенки бездомных, приблудных собак. Дети, у которых от всего этого энурез, заикание, тик, паника…
"Я никогда не улыбаюсь…" — говорит семилетний Леша. Кстати, тексты и фотографии на выставке существенно дополняют друг друга, составляют как бы единое целое.
Это, безусловно, трагедия. Кроме прочего, это также трагедия (бес)человечности, пренебрежения к человеческой жизни тех взрослых, тех политиков, которые сейчас уже на протяжении нескольких лет не сподобились, не способны открыть этим детям двери в нормальное будущее. А может быть, самое трагичное то, что из–за безучастности, безразличия взрослых по отношению к ним дети привыкают к тому, что война — это норма.
Вот что рассказывает пятнадцатилетний Игорь: "Ударили "Грады", один упал соседу в огород, а нас взрывной волной кинуло в коридор. Грудь болела, голова ватная. После этого стреляли зажигательными снарядами раза два. Потом приехали танки, долго били из орудий. Страха нет, есть состояние безысходности. Вот обстрел — жди, когда он кончится. Может, для тебя он кончится сегодня или завтра. А может, прямо сейчас. Сделать все равно ничего нельзя".
— Ян, представленные на выставке сорок фотографий — это в основном портреты детей. Взрослых мало. Хотели ли вы этим подчеркнуть, что эти дети, по сути, брошены. Не родителями — страной, местной властью… В том числе участниками конфликта с обеих сторон. И встречали ли вы, работая над этой выставкой, какие–то трудности, препятствия?
— Да, здесь вы видите фотографии детей. Детей, которые пережили обстрелы, пережили, можно сказать, войну. Детей, которые так или иначе пострадали. Это их истории.
Эта выставка сделана на материале командировок в зону украинского конфликта с обеих сторон. Как со стороны украинской, так и со стороны непризнанных республик. В 2014 году сначала появлялись репортажи в газете, а потом на основе этих репортажей мы сделали выставку. Сначала в Москве, потом в Хельсинки, теперь в Риге.
Да, мы считаем, что этим детям можно помочь сравнительно просто.
Мы наблюдали потрясающий контраст и в Ростове, и в Донецке, и в Харькове. Всюду похожая ситуация. Вот мы говорим с перепуганными детьми, прячущимися в санаториях, пансионатах, в каких–то подвалах, с детьми, которым нечего есть, у которых плохая одежда. Но стоит проехать несколько километров до большого города, и там по улицам уже разъезжают дорогие иномарки, работают кафе, рестораны, клубы. И между этими двумя реальностями всего пятнадцать минут езды. Помочь этим детям очень просто, и наша выставка как раз про это.
— Да, за каждым снимком действительно история, прямая речь. Ваши старания, по–моему, довольно точно определил хозяин музея Даг Видулейс. Он почувствовал, что у вас есть стремление в этой теме разобраться — "но не умом, а сердцем. Дать волю слезам. Ваш проект — чистая человеческая эмоция". А прослушав краткую дискуссию по случаю открытия выставки, посетовал, что люди "даже на час выставки не готовы отложить свои предвзятые эмоции. Мы за мир и дружбу — эти слова стали символом вранья…" Действительно ли вы считаете этих детей заложниками взаимной ненависти обеих сторон?
— Я пишу на украинскую тему уже несколько лет и каждый раз всеми силами пытаюсь понизить уровень нетерпимости, никого не обидеть и не навредить. Но реакция читателей с обеих сторон на эти темы всегда полна жгучей ненависти. Мы уже начали думать, может, вообще не стоит об этом писать, ведь что ни скажи, в ответ только мат в адрес Путина и мат в адрес Порошенко. А ведь наши истории — они не про это! Вместо того чтобы выяснять, кто прав, а кто виноват, можно просто помочь пострадавшим детям. Для этого всего–то и нужно, что начать их видеть. Заметить их.
— Вы во время своего пребывания в Риге хотели разузнать также и то, как в зеркале латвийской культуры смотрится Россия. А у меня вопрос противоположный — как в зеркале российской культуры ныне смотрится Латвия. Причем слово "культура" я не связываю только с отраслью. Меня интересует также, например, общественно–политическое восприятие Россией Латвии.
— Да, у меня была такая мысль — пообщаться здесь с культурными деятелями Латвии на тему связей с Россией. О том, что вокруг: язык, весь комплекс проблем…
Вы же ставите вопрос как бы наоборот… Но на эту тему я вам не могу сказать ничего. Видимо, как бы это ни прозвучало обидно, Латвия никак не отражается в российской культуре. То есть что мы знаем из медиаповестки, как там проявляется Латвия? Мы знаем, кто такой Нил Ушаков. Ушаков — это медиазвезда. Мы знаем, что тут у вас проходила "Новая волна", но сейчас ее уже нет. Мы знаем, что в прошлом году к вам приезжал фестиваль "Кубана"… Вот и все, что мы знаем. Это, что называется, сегодняшняя повестка дня. А иначе… Конечно, не очень молодые люди знают и Раймонда Паулса, и, конечно, Лайму Вайкуле… Это все, что я могу вам сказать по этой теме.
— А в более широком плане? Меня, например, интересует, насколько сильно в наших обществах влияние тех официальных поз, которые по отношению друг к другу мы горазды занимать. Насколько крепко в наших обществах прижились политические стереотипы восприятия. Ведь официально Россия сейчас для нас — главный агрессор, основная угроза.
— Это как бы взгляд с вашей стороны. У нас об этом никто не думает. Я не вхож в политические сферы. Я просто могу сказать про людей… Люди не испытывают ни враждебных, ни особенно дружелюбных чувств. Просто эта тема их не волнует. Я не политический аналитик, не политолог, я не способен высказываться на эти темы. Я не политический журналист.
— Но так или иначе… Будь то Россия или Латвия, меня не особенно устраивает то, что отношения между людьми, отношения между нами на уровне культур или восприятие нами культуры друг друга становятся как бы подвластны газетным, медийным стереотипам… Собственные мозги как бы становятся вторичными.
— Так и есть…
— А почему это так? Почему культура позволяет себе становиться инструментом политики, средств массовой информации, а не является определяющим фактором в установлении их ценностной шкалы, качества отношений?
— Да потому что культура процентов на девяносто стала коммерческим предприятием. Потому что после девяностых, после нулевых годов почти абсолютно, полностью исчез любой идеализм. Никто ни во что уже не верит. И даже от в прошлом благородных, достойных людей сейчас слышишь слова: лишь бы деньги платили. А что тут еще скажешь? Тут в самом вопросе заложен ответ.
Мне кажется, что прослойка интеллигенции в том старом понимании, в первоначальном, дореволюционном или даже в советском, перестала существовать. Эта прослойка абсолютно размылась. Ее нет.
— Необходима ли она сейчас?
— В России интеллигенция всегда выполняла роль прослойки между народом и властью… И в своих лучших проявлениях она была как бы адвокатом народа перед властью. А теперь она превратилась в обслуживающий персонал власти. Что полностью противоречит ее сути.
— Значит, в этом мы, по–моему, похожи друг на дружку… И тут я, пожалуй, соглашусь с тем, что вы некогда писали: "Чтобы совершить революцию, даже такую, как в Киеве, надо хоть во что–то верить. Революцию не делают люди с пустыми глазами. Сытые, равнодушные, лживые. В общем, такие, как мы". Но каков России сегодня, учитывая также уровень актуальных ныне политических отношений, представляется образ современной Европы?
— Что касается образа Европы, то он противоречивый. С одной стороны, все очень любят говорить, что с Европой покончено, что старая Европа умерла (в том числе и под напором беженцев). А с другой стороны, все очень любят в эту умирающую Европу ездить. То есть одновременно ругать и ездить. Снова ругать и снова ездить. Тут, конечно, есть определенная доля лицемерия.
На мой взгляд, дело не столько в беженцах, сколько в том, что действительно за последние пятьдесят лет Европа потеряла гуманистические идеалы. То, на чем все основывалось. Вот начиная с эпохи Возрождения (это же чисто европейское явление) великая европейская культура не просто производила некие артефакты, а вырабатывала ценности. Она их перестала вырабатывать.
И… очень хотелось бы у Европы что–то взять. Какой–то положительный опыт. К сожалению, не очень ясно — какой.
— А думали ли вы о том, какое из этого следует будущее? И откуда для него сейчас взять этот положительный опыт?
— Ну кто же знает о будущем? Тут каждый день читаешь апокалиптические прогнозы…
— Однако закат Европы — далеко не новая ведь тема… Было время подумать.
— Да, старая тема. С подачи Освальда Шпенглера… Видимо, перед Первой мировой войной этот закат, это угасание и началось. Просто оно растянулось. И в середине прошлого века в связи с войной или чем–то еще был очень мощный гуманистический всплеск. А после этого… Об этом очень легко судить по искусству. Появились ли после, условно говоря, семидесятого года ХХ века какие–то общемировые гении? Какой–то ряд безусловных шедевров? Нет, не появились! А это — барометр.
Виктор АВОТИНЬШ.
