Видео
В мире
Историческую выставку «Моя история. Рюриковичи», прошедшую осенью в Москве, посетило более 250 тысяч человек. Журнал "Эксперт" решил разобраться, чем актуальны российские древности для сегодняшней массовой аудитори.
На самые удачные выставки Лувра, Британского музея, нью-йоркского «Метрополитена» последних лет пришло в разы меньше зрителей, чем на экспозицию «Моя история. Рюриковичи», проходившую с 4 по 23 ноября в Манеже. Около 13 тыс. человек в день — с этим может сравниться лишь посещаемость выставок китайского Музея императорского дворца в Тайбэе да прошлогодней экспозиции в Манеже «Моя история. Романовы». Как и год назад на «Романовых», очередь на «Рюриковичей» растягивалась на часы ожидания на морозе. Среди сдержанно поеживающихся в ней людей были и такие, кто пришел во второй раз. Многие посещали выставку семьями, хотя и в разбивку: бабушка с внуком — днем, родители — вечером после работы. Понять, что их сделало такими страстными любителями истории, помог научный руководитель выставки Павел Кузенков.
— Павел Владимирович, что нового вы хотели сказать этой выставкой?
— Мы решили абстрагироваться от споров о том, кто был Рюрик по происхождению: скандинав, славянин или кто-то еще, — и сосредоточиться на том, что он и его непосредственные преемники создали самое большое в Европе государство. Все без исключения племена Восточно-Европейской равнины надолго объединились вокруг одной династии — такого не было больше нигде. Империя Карла Великого, как известно, развалилась очень быстро. И возникает вопрос: в чем же секрет этого успеха? А дело в том, что Рюриковичи не выступали объединителями, они лишь возглавили процесс, начавшийся раньше. И смысл этого процесса был вполне прагматичный.
— Торговля?
— Да, путь «из варяг в греки» для Руси — как позднее Великий шелковый путь для Монгольской империи — был важнейшим экономическим «хребтом». Но нельзя недооценивать и волжский путь, по которому из Азии в Европу шли миллионы серебряных монет. На их перекрестье и возникли главные центры Древней Руси — северный (Новгород), южный (Киев) и восточный (Ростов), о которых пишут арабские авторы. К ним примыкало западное «ответвление» к Балтике (Полоцк). Экономика, основанная на международной торговле, самая выгодная. Можно ежегодно биться за скудный урожай или рисковать жизнью в военных походах — а можно просто брать пошлину за право проплыть мимо твоей крепости. Но для купцов необходима стабильность и безопасность, вот с этим-то и была проблема. Жившие здесь славянские и финские племена друг с другом не дружили. За каждым из десятков крупных племенных вождей стояло несколько десятков тысяч воинов, и при желании междоусобную войну можно было вести веками, как это было в Западной Европе. Единственным сдерживающим фактором была внешняя сила — хазары на юге и варяги на севере, но заставляя племена платить им дань, они вынуждали их сплачиваться. Но ненадолго. Летописец пишет: «И изгнали варягов за море, и начали воевать друг с другом, и не было в них правды, встал род на род».
И тут славяне и финны Приильменья принимают парадоксальное решение: в 862 году к только что изгнанным варягам посылают посольство, приглашая из их среды князя — но уже не как захватчика, а как полководца и судью. Если хотите, стейт-менеджера. За хорошие деньги он со своими людьми должен защищать пригласившие его племена от внешних врагов и внутренних смут. Во всяком случае, так рассказывает летопись, и для нас это важно: значит, именно так на Руси понимали принципы государственного устройства. Решение оказалось удивительным по дальновидности и прагматизму («приглашение варяга» до сих пор считается одним из эффективных управленческих приемов). Не имея прочных связей с местными кланами, Рюрик оказался лично заинтересован в том, чтобы править справедливо. А это породило доверие — ключевой фактор для стабильной власти.
— Все-таки невозможно абстрагироваться от того, кто были варяги. Некоторые считают, что это не племя, а род занятий — своего рода бандитизм.
— Варяги во многом остаются загадкой. Часто в них видят скандинавских викингов, которые, как известно, были морскими разбойниками. И действительно, в XI веке летописные «варяги» — несомненные скандинавы. Но любопытно, что термин «варяг», по виду германский, не встречается ни в скандинавских сагах, ни в западных хрониках. Зато он известен в греческих, арабских и русских текстах. Например, Бируни называет Балтику «морем варанков». Да и наша летопись помещает варягов на балтийских берегах, причем тесно связывает с этнонимом «русь». Люди Рюрика так и названы — «варяги-русь». В греческих текстах «варанги» и «росы» также идут как синонимы. Так или иначе, это были воины, опытные и хорошо вооруженные. Мобильность и дружинная солидарность были их главными козырями, а их этнический состав мог быть самым пестрым (как позже в среде казачества). Варяги служили наемниками у русских князей и византийских василевсов. В Константинополе, например, «русские варяги» составляли элиту армии и флота, и только из них набирали личную охрану императоров. Присущий варягам своеобразный кодекс чести, верности слову, делал их не только хорошими воинами, но и успешными купцами, честными управленцами. Кстати, идея справедливости в летописи фигурирует как один из главных мотивов призвания Рюрика: «Поищем себе князя, иже бы володел нами и судил по правде», — говорят уставшие от розни славяне и чудь.
— В этом желании — «чтобы кто-то владел нами» — обычно видят признак «рабской психологии» русских.
— При желании это можно трактовать и так: добровольно надели на себя ярмо, вместо того чтобы жить при демократии… Но это была прагматика. Для того чтобы воцарился мир и порядок, нужен тот, кто будет их поддерживать и лично за это дело отвечать. «Переболев» вольницей первобытной демократии и кровавой племенной вражды, наши предки поднялись на качественно новый уровень общественных отношений. Русь стала оформляться как государство, где разные племена живут под единым законом и единой властью. Причем, что важно, это был результат не завоевания или подражания, а внутреннего развития.
— Разве варяги не могли сами преступать закон и заниматься рейдерством, говоря современным языком?
— Любопытно, что первый на Руси закон как раз и был записан после конфликта с варягами. Дело было ровно тысячу лет назад, в 1015 году. Сын князя Владимира Ярослав, княживший в Новгороде, повздорил с отцом и, готовясь к «тяжелому разговору», нанял много варягов. Те от безделья стали приставать к женщинам. Возмущенные новгородцы напали на них и почти всех перебили. Ярослав не мог оставить это безнаказанным: ведь тогда варяги не стали бы служить ему ни за какие деньги. Он сделал вид, что простил новгородцев, пригласил на пир знатных горожан и разрешил варягам всех их убить — по правилам кровной мести. Дело запахло войной. И тут пришла весть о том, что в Киеве умер князь Владимир, а захвативший престол Святополк вероломно убил брата Бориса. Ярослав и новгородцы примирились, чтобы вместе выступить против супостата. А чтобы подобные конфликты больше не повторялись, были записаны наказания за нарушение правил поведения — знаменитая «Русская правда». Там, в частности, была ограничена кровная месть и введены штрафы за убийство и увечье.
— Интересно, кем ощущали себя русские князья во времена Ярослава Мудрого — уже местными или все еще варягами?
— Местными. Рюриковичи опирались на варягов, но действовали в полном согласии с местным населением. В летописях не видно какой-то внутренней борьбы, подобной, к примеру, многовековому противостоянию англосаксов и бриттов, остатки которых и сейчас живут в горах Уэльса. Англы ведь тоже были призваны охранять бриттов, но быстро поняли, что из наемников можно стать господами. А у нас пришельцы гармонично вписались в местную элиту и уже во втором поколении стали давать детям славянские имена. Значит, они считали престижным слиться с местными. Обычно бывает наоборот. Когда франки завоевали Галлию, галло-римская элита перешла на франкский именослов. Уникальность созданного Рюриковичами государства была и в том, что оно буквально за два столетия полностью сгладило все этнические швы.
— Исчезли племенные различия?
— Да. Уже в XII веке русская летопись не знает ни кривичей, ни радимичей, ни полян. В Германии до сих пор помнят, кто саксы, а кто баварцы. В Англии имена племен сохранились в названиях графств. Франция лишь после 1789 года стала избавляться от национальной раздробленности. Любопытно, что латыши и сегодня называют Россию Кривией, по племени кривичей. Но наши предки знали только одно название своей страны — Русь. Важно, что Русь сразу возникает как наднациональная общность: политическая, военная, культурная, но не этническая. Уже при первых Рюриковичах появляются понятия «русский закон», «русская земля». И когда начался период раздробленности, Русь раскололась не по племенным швам, а по княжеским уделам: настолько сильна была консолидирующая роль династии.
— Как это удалось сделать?
— Русь Рюриковичей легла поверх старых племенных структур, между верховной властью и родовой аристократией почти не было соперничества. Племенные князья, которые еще были при Олеге и Игоре, совершенно исчезают при Владимире и Ярославе. У Рюриковичей нет конкурентов: боярская аристократия группируется только вокруг них, городские общины им подчиняются. Это значит, что князья смогли выразить интересы основных групп населения, обеспечить внутренний порядок и экономическое развитие.
— Выставка не дает ответа на вопрос, откуда взялась эта общая самоидентификация: Русь, русские, — но приводит фразу из «Повести временных лет», что Рюрик «привел с собой русь». Получается, что варяги и русь одно и то же?
— Русь и как название, и как феномен представляет собой много загадок. Наша древнейшая летопись, «Повесть временных лет», написана в начале XII века; начало Руси она помнит очень смутно. Достаточно сказать, что в греческих, арабских и латинских источниках народ под названием рос, или рус, появляется лет за пятьдесят до летописной даты призвания Рюрика. Уже в 860 году росы чуть не взяли Константинополь — самый большой и богатый город тогдашней Европы. А наш летописец об этом почти ничего не знает… Рюрик не был первым русским князем; по-видимому, не был он и основателем Руси как государства. Но кем он был точно, так это родоначальником династии Рюриковичей, которая правила Русью-Россией почти семь с половиной веков, превратив ее в одну из крупнейших мировых держав.
Испытание веры
— В 988 году Русь крестилась. Это обычно объясняли геополитикой — чтобы войти в семью цивилизованных народов — или классовой борьбой — чтобы господствующему классу легче было удерживать в повиновении народ. Но выставка «Рюриковичи» не говорит ни слова об этом. Чего же не хватало мощной языческой державе при князе Владимире?
— Христианство привнесло в Русское государство смыслообразующий фактор. Построить государство — полдела, нужно, чтобы оно было жизнеспособным, не развалилось при первом же кризисе. Ведь отец Владимира, Святослав, своими военными подвигами создал огромную империю от Волги до Балкан, но она рассыпалась после первого его поражения.
Христианство же задало новый уровень государственного мышления. Возникло понятие «христианский народ», «крестьяне». Появился новый тип общественной консолидации — не по крови и родству, но на основе единой системы ценностей, опирающейся на евангельские заповеди любви не только к ближнему, но и к дальнему. Для христианина все единоверцы — братья, которым ты обязан помочь. Так что религиозный фактор помогал укреплять Русское государство изнутри.
— Трудно себе представить, чтобы Владимир Святославич так глубоко проникся подобными мотивами консолидации общества…
— Поначалу он вообще видел в христианстве тлетворное влияние Византии, «модную» религию, которую исповедовали многие его подданные, подрабатывавшие наемниками в Константинополе. Его бабка, княгиня Ольга, тоже крестилась, но отец наотрез отказался, считая христианство религией слабаков. Юный Владимир думал так же. Он создал языческий государственный культ, основанный на страхе. Ввел человеческие жертвоприношения, принуждая отдавать в жертву Перуну по жребию юношей и девушек из знатных семей. Так он намеревался прежде всего подчинить элиту. Но слишком много христиан уже было в Киеве. И когда один из них, кстати говоря, варяг, отказался принести в жертву сына и публично высмеял деревянных «богов», приняв за это смерть от обезумевшей толпы, Владимир задумался: за что отдал жизнь этот ветеран?
— После этого начинается известная история с посольствами, когда Владимир выбирает подходящий формат единобожия — между иудаизмом, исламом и христианством?
— Очевидно, уверовав в Бога-Творца, Владимир заинтересовался этической и эстетической стороной разных религиозных культов. Но самое интересное было потом. Когда он выбрал греческое христианство, он направился войной на византийский Херсонес, или Корсунь, чтобы именно там принять крещение. Тем самым Владимир как бы продемонстрировал своим языческим воинам: «Вот, я взял город греков — и мне помог в этом Христос, в которого они верят!» Это значит, что Бог христиан не просто Бог греков, Он помогает всем, уверовавшим в Него. И теперь Он на стороне Руси. Взяв Херсонес, Владимир продолжает «испытание веры»: теперь он требует от византийского императора, чтобы тот выдал за него свою сестру — багрянородную* Анну. И император Василий соглашается, хотя незадолго до этого в руке царевны было отказано германскому королю: византийские обычаи запрещали браки с иноземцами. А тут не просто иноземец, а враг империи, злобный язычник, многоженец, в гаремах которого сотни наложниц! Анна рыдала, но ей сказали: «Надо ехать. Через тебя Бог приведет его к истинной вере».
— Там же еще был эпизод с внезапным ослеплением Владимира накануне крещения и прозрением его прямо в крещальной купели?
— В источнике есть фраза, что во время крещения князь «прозрел». Возможно, у него действительно было какое-то помутнение зрения. Во всяком случае, крещение означало для русского князя не просто формальное событие, открывающее доступ в семью цивилизованных народов, а перелом в его судьбе. Он действительно стал другим человеком. Если раньше он был необузданным язычником, то теперь стал истовым христианином. Строил храмы, основывал школы, кормил нищих. Даже смертную казнь отменил, боясь греха убийства.
*Рожденную в семье действующего императора, то есть во время его правления.
От внешней красоты — к системе ценностей
— Вернемся к вопросу о политической консолидации Руси. Учитывая, что через сто лет после крещения единое Русское государство распалось на отдельные княжества, о какой смыслообразующей роли христианства тут можно говорить?
— Христианство — сложное явление, и его влияние не измеряется непосредственным политическим результатом. Одной из идей нашей выставки было показать историю Руси через этапы ее христианизации. Тот этап, о котором мы сейчас говорили, — это приход к христианству, так сказать, культурному, эстетическому. Но христианство — это все-таки не культура, это прежде всего система ценностей. И хотелось показать, как христианство становится тем, что называют русским духом, русской духовной основой. И это появляется только в послемонгольский период. В борьбе за эту систему ценностей пришлось пройти через несколько видов испытаний. Первым, как это ни странно, стало испытание богатством, процветанием.
Русь XI века была фантастически богатым государством, с сотнями больших и малых городов. Скандинавы, ездившие туда на заработки, так ее и называли — Гардарика, «царство городов». В ней был невиданный для остальной Европы уровень грамотности населения, прекрасные храмы, монастыри. Когда в 1075 году в Германию прибыло русское посольство с подарками императору Священной Римской империи, немецкий хронист записал: «Столько золота, серебра и драгоценностей еще никогда в истории не ввозилось в наше государство…»
— Вы хотите сказать, что испытания богатством Древняя Русь не прошла? А в чем был его смысл?
— Традиционное христианство запрещает совмещать благочестие и стремление к выгоде: искреннее служение Богу должно быть жертвенным, богатство может быть его результатом — но не целью. Богатство мешает праведнику, ибо лишает его свободы: вспомним евангельскую притчу о верблюде. То же можно сказать и о мирской славе. Так вот: политическая раздробленность Руси и княжеские междоусобицы стали следствием избрания ложного пути, когда во главу угла были поставлены личные и локальные интересы. Жажда корысти и власти вела к усобицам в разросшейся семье Рюриковичей, усобицы отпугивали купцов, что вызывало уменьшение товарных и денежных потоков и новый виток борьбы. Эта спираль привела к политическому и экономическому хаосу. Деньги совершенно исчезли из обращения, князья ожесточенно сражались за немногие богатые города. Впрочем, в этом Русь не была исключением: через этап раздробленности прошли все страны Европы, а Германия и Италия вышли из него каких-то сто пятьдесят лет назад. Средневековое государство держалось на государе и воспринималось во многом как его частная собственность. А поскольку потомков становилось все больше, наследство постоянно дробилось. И чтобы этому центробежному процессу противопоставить процесс центростремительный, требовался перелом в общественном сознании, в том числе в сознании элиты. Для Руси такой перелом наступил в годы Ордынского ига. В этом «испытании огнем» ослабленное усобицами государство утратило суверенитет и на первый план вышла новая сила. Это была Русская церковь.
— То есть главным объединителем была не Москва, не московские князья?
— Если мы внимательно посмотрим, как развивалась борьба за возрождение русской государственности, мы увидим, сколь малую роль в ней играли князья. Они делились на две группы: одни абсолютно не горели желанием воевать с монголами, понимая, что бесполезно бросать вызов империи, покорившей полмира. А вторые своими порывистыми, но непродуманными протестными акциями лишь усугубляли страдания своих подданных. Нужно заметить, что благодаря мудрой политике Александра Невского Орда не так уж тяжело давила на Русь. Ханы собирали «выход», или харадж, основной налог, составлявший всего несколько тысяч рублей в год, — вполне посильная сумма. Князь Василий Дмитриевич (сын Дмитрия Донского. — «Эксперт») только на починку константинопольской Софии в 1396 году выслал двадцать тысяч легко. Борьба за независимость требовала прежде всего политического объединения — а вот это уже противоречило интересам отдельных князей. И лишь Русская церковь — единственный институт, уцелевший от единой Руси святого Владимира, — сохранила способность взять на себя роль «национального лидера».
— Считается, что православная церковь ни при каком условии не должна вмешиваться в политику.
— Это так, если считать политикой борьбу за власть, чем в свое время чрезмерно увлеклась католическая церковь. Православие же по византийской традиции видит в политике форму обустройства общественной жизни, которая регулируется не только властью, но и религией. Одна действует на страх, другая — на совесть, одна принуждает, другая убеждает. И чем больше независимость церкви от властных институтов, тем больше ее духовный авторитет. Предельная степень такой независимости проявляется в монашестве. Монах чужд власти и богатства, он дает клятву бедности и смирения. Но это дает ему такое влияние, с которым не в силах справиться никакие силовые структуры. Вы, наверное, обратили внимание, что композиционным центром нашей выставки была фигура преподобного Сергия Радонежского? Он стоит на переломе русской истории, и с него начинается возрождение России.
— Преподобный Сергий и многие из его учеников-монахов были выходцами из боярских фамилий. Не это ли было миссией русской элиты в деле консолидации общества?
— В том числе. К боярскому роду принадлежал, кстати, и митрополит Алексий. Он много лет фактически управлял Московским княжеством как опекун малолетнего Дмитрия Донского. И готовил идейное объединение русских князей, благодаря которому стала потом возможна Куликовская битва.
— Почему боярские дети шли в монахи?
— По сути дела, в то время, в условиях утраты государством суверенитета, в монахи шли те, кто раньше ушел бы в политику. Но даже уходя в глухие леса, они оставались активными участниками общественной жизни. Преподобному Сергию не раз приходилось убеждать князей, мирить великого князя с митрополитом, увещевать, ободрять. Он знал многих, его знали многие, возникали связи, элита духовная. И вообще говоря, эти люди были настоящими геополитиками того времени. Сергий был тесно связан и с византийскими исихастами. У них была общая задача — сохранить православный мир. Потому что он погибал. Византия, получившая смертельный удар от крестоносцев в 1204 году, выжила, но оказалась зажата со всех сторон. Турецкая угроза заставляла политиков взывать о помощи к Европе, но там им выставили жесткое условие: отказаться от православия. Церковные авторитеты понимают, что есть лишь один шанс спасти древнюю веру: нужно поднимать Русь. А значит — бросать вызов Орде. Характерно, что воинов на той же Куликовской битве призывали сплотиться не под политическими или национальными лозунгами, но под знаменем защиты веры: «Постоим за веру православную и за землю Русскую».
— Если народ откликнулся на такой призыв, очевидно, христианский «русский дух» к тому времени уже сформировался. За счет чего, ведь не только за счет страданий?
— Монастыри, созданные по всей Руси учениками преподобного Сергия, становятся центрами духовной консолидации не столько элиты, сколько «среднего класса». Народ на Руси постепенно становится богомольным. Куда бы человек ни шел, что бы он ни начинал делать, сперва он обязательно молился — и молился в конце. На богомолье люди встречались, общались, начали осознавать свою силу. Рождался общий дух, когда нет уже тверичей, москвичей, но все понимают, что есть общая для всех святыня. Общерусское, общеправославное пересиливает региональное. Это новая фаза христианизации Руси — надгосударственная, монастырская. Здесь уже на первом плане не культура и великолепие, а молитва и подвиг, терпение и вера — основа будущей Святой Руси.
На этом фоне происходит и политическое взросление элиты. Укореняется идея, что государство не собственность государя, а нечто самоценное: ведь от него зависит судьба христианской веры. Поэтому «второе издание» Русского государства — Московская держава — созидается на качественно иной основе. Это борьба за возрождение — и политическое, и культурное, и духовное. Но понадобились еще трагический XVI век и Смутное время, чтобы этот процесс принял завершенные формы и с избранием на царство Михаила Романова возникла стабильная система, в которой царь и народ образовали одно политическое целое.
Как попасть в «царство славы»
— Какие примеры политической зрелости элиты в тот период вы могли бы привести?
— Вот знаменитая история, когда великого князя московского Василия Васильевича, будущего Темного (отца Ивана III. — «Эксперт»), победил двоюродный брат Юрий Дмитриевич. Он приехал в отсутствие Василия Васильевича и стал князем на Москве, а тому велел жить в Коломне. И что произошло? В течение месяца все бояре уехали. Пустой город стоит. Они уезжали со своими домами, с хозяйством, с холопами к этому фактически сосланному князю. Почему? Потому что им не нужна была рознь в государстве. Это называется гражданское неповиновение. И Юрию осталось просто покинуть Москву.
А, скажем, в новгородской кампании Ивана III в 1471 году свою волю проявил «средний класс», то есть служилые люди — будущие дворяне и часть боярства, не самая знатная. Верхушка новгородцев ориентировалась на Европу, но «средний класс» не поддерживал эту линию из-за того, что европейский рынок был чрезвычайно закрытым, доступным лишь самым богатым семействам. Поэтому в битве на реке Шелони до войны и дело не дошло, была одна стычка — фактически сданный бой. То есть народ не хотел воевать с Москвой, он не видел причин, почему не жить в одном государстве. Подобные случаи были не единичны.
Это во многом объясняет, почему после Куликовской битвы начинается быстрое возрождение Руси. Оно носит удивительный, неудержимый характер. Его не могут остановить ни сожжение Москвы Тохтамышем в 1382 году, ни натиск Литвы, ни нашествие Тамерлана. Более того, происходят поразительные вещи: тот же Тамерлан, уничтожавший до того огромные армии и ставивший на колени могучие империи, в день встречи москвичами Владимирской иконы Богоматери, принесенной в город по благословению митрополита Киприана, вдруг без всякой причины разворачивается и уходит. И не просто уходит, но уничтожает главного врага Москвы — Золотую Орду Тохтамыша. Представим себя на месте московского князя Василия Дмитриевича: у нас войско двадцать тысяч, а у наших соседей-мусульман — по двести тысяч. И вот у нас на глазах один уничтожает другого! Затем — новая беда. В 1445 году князь Василий Васильевич попадает в татарский плен. Но потом происходит странное: он возвращается из плена в Москву за выкупом в сопровождении сотен знатных татар — и те остаются на московской службе. Еще одно испытание: в ходе распри в великокняжеской семье Василий Васильевич ослеплен двоюродными братьям и выслан в Углич. Но боярство и церковь встают на сторону слепца и удерживают Русь от распада. А уж при Иване III начался лавинообразный рост государства.
— Иван III был гениальным политиком, разве не так?
— Безусловно, это был государственный деятель высшего уровня. Но его гениальность проявлялась своеобразно. На его счету нет ярких деяний. Даже долгожданный конец ордынского ига вылился не в яркую победу, а в странное «стояние» на реке Угре, в котором князь отнюдь не проявил чудес героизма. Но когда мы всматриваемся в его действия, мы видим очень чуткого политика. Он умел выжидать и шел своим путем. Возьмем, к примеру, брак с Софьей Палеолог. Это был широко задуманный в папской курии и Венеции геополитический план: наследница византийского престола должна была вовлечь Московию в церковную унию с Римом и в общеевропейскую войну с Турцией. Ради этого в Москву выехали из Италии лучшие архитекторы и инженеры. И что же? С помощью итальянцев великий князь отстроил прекрасный Кремль и создал отличную артиллерию, но в войну с Турцией не вступил и от православия не отказался. Напротив, Софья обучила мужа и сына секретам византийской политики, и уже при Василии III в России укореняется самодержавие. Во всем этом проявился особый талант московских государей: они умели поддаваться движению истории, чувствовать его, не пытались им манипулировать, а как бы не мешали свершиться тому, что должно свершиться.
— После триумфального политического восхождения московских Рюриковичей в XV веке бесславный конец династии всего через сто лет выглядит особенно драматичным. В чем причина ее заката, по-вашему?
— Давать оценку причин прекращения династии бессмысленно: пресечение рода вызывается биологическими факторами. Но вот с точки зрения духовной XVI век был очередным испытанием России на зрелость. На сей раз это было испытание славой: всего за полвека страна превратилась из рыхлого ордынского «протектората» в могучее евразийское царство. Только территория Московского государства увеличилась почти в десять раз.
— То есть мы не прошли и испытания славой?
— Вообще говоря, «слава царства» объективно чужда русской истории — по крайней мере, до Петровских времен. Еще Карамзин сетовал, что самые знаковые события: возвышение Москвы, восстановление независимости — происходили у нас в какой-то, мягко говоря, негероической форме. И Куликовская битва, которую сделали символом, с точки зрения славы оказалась событием малозначительным. Несмотря на огромные потери, Москва была вскоре сожжена, а ордынское иго восстановлено. У нас блеск побед чаще заменяется рутиной истории. Это обусловлено именно православной основой нашего государства, идеей служения прежде всего Богу. Успехи России — всегда стратегические, но редко — тактические. Современники часто их вообще не замечают: им кажется, что дела идут все хуже и хуже, но потом вдруг оказывается, что возникло самое крупное в мире государство. Одна из идей нашей выставки — показать эту особенность русской истории. России не надо торопиться, это одна из немногих на Земле «территорий запрограммированного развития», которая развивается необратимо и неотвратимо — если, разумеется, ее не разрушать извне. Конечно, слава, величие, блеск доспехов выглядят привлекательнее: а тут какие-то богомольцы, чернецы… И, надо сказать, Иван Грозный не избежал искушения покрасоваться в образе великого полководца.
— И это сыграло такую роковую роль?
— Грозный еще подростком усвоил идею, которая носилась в воздухе при его отце: Россия теперь единственное в мире православное царство, и это возлагает на ее государя особую миссию. Воспитатели Грозного внушили ему идею, что он в ответе за свой народ непосредственно перед Богом. И он начал мыслить ветхозаветными категориями, полагая, что, как Давид и Соломон, сможет ответить Богу за все, в том числе за свои преступления. Церковь показалась ему ненужной посредницей. И он довел ее до состояния полной безропотности, что абсолютно немыслимо в византийской системе православного государства, где царь олицетворяет Закон, а церковь — Благодать, которая выше Закона. В древности Грозный считался бы идеальным правителем. Это царь, который достиг всего. Но когда мы смотрим на него в рамках христианской парадигмы, мы не можем не увидеть искушение. Самое удивительное, что он сам это свое искушение постоянно ощущал. Эта его нервическая религиозность, нарочитая набожность показывает какой-то внутренний надлом.
— Если отвлечься от моральной стороны дела, чего Грозный достиг за время своего царствования?
— Все мы знаем, что важнейшим деянием Грозного стало присоединение осколков Золотой Орды — Казани, Астрахани и частично Сибири. Эти территории были включены в виде отдельных «царств», с сохранением их элит и обычаев, что сделало Россию не только многонациональной, но и многоконфессиональной державой. Меньше вспоминают про разгром крымско-турецкой армии при Молодях в 1572 году. После этой победы возникли десятки новых городов в Дикой Степи и на Волге (большинство уже при Федоре Ивановиче). Состоялись также экспедиции в Крым, запорожские и донские казаки перешли на царскую службу, границы России дошли до Терека и Кабарды. В подданство царя просились и черкесы, и грузины, и башкиры. Россия действительно становилась империей. Казалось, еще немного, и Россия восстановит Великий шелковый путь, связав Азию с Европой, и получит неиссякаемый источник богатств. Но для этого нужен был выход к Балтике. Грозный начал войну в Ливонии — и надорвался. Перепуганный Запад перешел от мягкой изоляции России, которая выразилась в запрете на допуск 500 специалистов: инженеров, пушкарей, математиков, которых Грозный пригласил к себе на службу, — к настоящей блокаде. Ни пушки, ни ружья, ни порох в Россию не привозили, что при отсутствии своих оружейных заводов было настоящим кошмаром. Эту войну мы проиграли.
— В общем, из-за санкций.
— Не только: была еще и первая в истории международная информационная война, лавина «мемуаров», памфлетов и карикатур. Именно тогда появляется образ кровожадного русского медведя. И из этой европейской пропаганды отталкивающий образ царя-маньяка перекочевал, к сожалению, и в нашу литературу и живопись.
— То есть этот образ не отвечает реальности?
— Конечно нет. Грозный был трагической фигурой поистине библейского масштаба. С одной стороны, Смутное время — это в большой степени результат его политики. Но с другой стороны, по-настоящему отъявленных злодейств за ним относительно немного. И всякий раз они связаны с каким-то действительно драматическим событием. Характерно, что европейцы, говоря о Грозном, всегда очень спокойны. Они сравнивают его с такими фигурами, как султан Селим, Карл V, Генрих VIII, Филипп II. Да, эпоха колоссальных потрясений и войн. Сотни тысяч, миллионы погибших. В России в правление Грозного погибло четыре-пять тысяч человек. И он перед смертью распорядился, чтобы по всем монастырям, храмам молились о погибших в опричнину. Приказал достать старые архивы, записки, чтобы поименно выписать всех, включая детей. Правда, по именам удалось всего двести человек определить, остальные были безымянные, просто под руку попавшиеся люди.
