Видео
В мире
— В чем нынче жизнь?
— В опасениях и в стремлении успеть насладиться ею. В стремлении получить что–то до того, как все обломится к чертовой матери.
— Коль скоро такие опасения, то обо что спотыкается сегодняшний день?
— Больше всего — о вранье. Причем всестороннее. Нет стороны, которая не врет. И особенно опасно то, что очень многие не верят в свою ложь. То есть говорят то, что нужно, а не то, во что верят.
— Они что, носители чужой лжи?
— Нет, они не носители, они производители. Очень часто ложь по заказу производится как товар. Но все равно я полагаю, что ночью, в постели, они думают: "Это внешнее, сам я не такой… Я–то знаю, что я такое… Вот нужно им, и я сделаю это нужное убедительно, я это качественно сделаю. А сам останусь человеком". Он не останется человеком. Дело в том, что ложь абсолютно невозможно выдать на–гора и остаться не задетым внутри.
— Но если публично жить ложью по "общественному заказу", а свои настоящие мысли оставлять при себе, то эта публичная жизнь, наша жизнь становится весьма примитивной?
— Вы спрашивали, обо что спотыкается сегодняшний день. Я как раз хотел сказать, что он спотыкается о желание все упростить и свести сложные вещи даже не к чему–то простому, а к примитивному. Это злокачественное явление. Хотя снаружи может казаться даже безобидным. Но доброкачественна
— Российский психолог, исследователь агрессии Сергей Ениколопов, говоря о том же, приводит пример: если раньше мы спрашивали, как жить, у Лихачева или Лотмана, то теперь мы спрашиваем у кого–то типа Баскова.
— Очень хороший пример. Я лично ничего против Николая Баскова не имею. Но он, обладая хорошими, настоящими задатками голоса, врожденным талантом, продешевил. Выбрал успех, причем простейший, материальный. Как говаривал профессор, дважды доктор наук, историк, знаток Тацита Георгий Кнабе: "Пришел к сосискам". Для него воплощением пошлости были сосиски.
Вот до этой простоты. Она выгодна. Она востребована. Именно она дает тиражи. А тиражи дают деньги. Дают известность. В каком–то смысле — славу. Хотя эта слава сомнительна, все–таки прав Пастернак: "Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех". Популярность без судьбы и гроша не стоит.
То, что раньше обращались к Сахарову или Лихачеву, а теперь к Баскову, — всеобщее явление. Забавная штука: человеком года журнала "Таймс" стал Путин, а четыре других места из пяти заняли поп–звезды. Это тоже показатель. Показатель деградации.
И, знаете, это отражается также и в языке, в падении простой грамотности, которая когда–то была абсолютно необходима, в культуре — кровно. Потому что культура — это не только то, что в ведении Министерства культуры. Так полагать смешно и глупо. Культура — это, конечно, дело, связанное с любой сферой жизни. Ее наличие, а также ее отсутствие обнаруживаются сразу. Не надо идти в театр, чтобы понять — есть она или ее нет.
— Но если все упростилось, почему жить не стало легче? Скорее наоборот — это привело к апатии, нытью, ощущению угрозы…
— Так и есть. Дело в том, что как раз упрощение, упрощенные подходы, упрощенные объяснения того, что происходит с нами и с миром, оборачиваются большой кровью. Гибелью миллионов. И, как ни странно, это уже доходящее до патологии упрощение всего и вся связано с техническим прогрессом.
— Как это понимать?
— А так, что, например, революция информационных технологий сделала жизнь без компьютера непредставимой.
— Ну и что? Компьютер виноват? Для меня, как бывшего технократа, это просто вещи. Сложные, но вещи. Тех, кто из них, из вещизма, делает нечто подобное религии, я не понимаю.
— Да, это правда. Это точно так же, как в свое время некоторые усмотрели падение в том, что вместо лошади стали ездить на поезде. Или вместо писем стали пользоваться телеграфом. Скажу про "Твиттер". Он требует уложиться в сто сорок знаков. И этот лаконизм обернулся тем, что человеку "Твиттера" нереально прочесть четыре тома "Войны и мира". Не потому, что он ленивый, а потому, что на него станет показывать пальцем весь класс его школы, вся школа, весь институт, в котором он будет учиться… Ах, он "Сагу о Форсайтах" Голсуорси прочитал от начала до конца! Смотрите на него, смотрите! Плюс к тому компьютер забирает время еще и связями, ожиданиями…
— Ну и что? В Интернете можно и работать, и баклуши бить. А "бить баклуши" — древнее выражение. От человека оно, а не от ИТ.
— Да, это данность. Но что эта данность дала, что отняла безвозвратно? Я хочу вам сказать, что там нет места для мышления. И вот это отнятое — тоже часть упрощения. Что такое Интернет, что Facebook чуть ли не для большинства? Это то, что писали на заборе. А писали на заборе не потому, что кто–то — испорченный мальчишка. Он написал "Я люблю Люду!" или "Я люблю Илзе!" на заборе, потому что у него не было других способов объявить миру об этом. Он написал о себе: "Я был здесь". Он написал слово из трех букв. И тоже не из–за испорченности, а из озорства. Но когда он писал грубое слово на заборе, он беспокоился о том, чтобы его никто не увидел. По крайней мере, из взрослых. Он знал, что неизбежно наказание. И стыд там был. Вдруг застанут? А что дало вот это пространство? Объявить о себе человеку нужно. Это его врожденная потребность. Интернет предоставил эту возможность с гарантией безнаказанности. И высыпали все на этот забор. Анонимность. Правда, не полная. Но гадости в ней гораздо больше, чем в той, что на заборе. Оскорбление всего, что хоть на дюйм выше пишущего. То, что не по его силам, не по его умственным способностям, духовной стати, вызывает у него наибольшую злобу и стремление обгадить тех, кто выше.
— А может, это так бросается в глаза потому, что не видно тех, кто сегодня транслирует ценности. Кто они?
— Вся беда в том, что разрушается семья. Ценность, которая веками впитывалась с молоком матери. А теперь от семьи остались островки. Главные вещи, по–моему, усваиваются до трех лет. Дальше уже идет их разрастание, развитие. Рост эвристического интеллекта замедляется к 12–13 годам и постепенно сходит на нет. Главное всегда происходило в семье. Кроме того, всегда были достойные люди, от которых шел нормальный свет (и след тоже). Шло продолжение и развитие всего, что тянется тысячи лет. А сейчас, при нас, более того, при мне, при нашей с Велтой жизни, это рушилось повсеместно. Дело ведь не в статистике, хотя мы и статистически не умеем оценить масштаб этих разрушений. Если судить о ситуации по опросам, то лишь 35% молодых французов думают, что семья нужна.
— Нельзя же полагать, что транслятором ценностей выступит этот примитив, о котором мы говорим. Нельзя полагать, что им выступит внешнее. Скажем, деньги. За деньги можно купить вещи, но не собственное "я".
— Почему же. Некоторую часть этого самого "я" бесплатно не получишь. Помните, у Достоевского, вечно страдавшего от безденежья, есть как бы формула: "Монета есть отчеканенная свобода". Не станем спорить с классиком. Если, к примеру, ты древний грек, то, имея драхмы, ты можешь поехать в город, где живет Сократ. И говорить с ним. А вот если у тебя нет денег, чтобы из своей тухлой провинции добраться до Сократа, ты не получишь квинтэссенцию того, что уже присутствует в отпущенном тебе времени и пространстве.
— До Сократа я, как ни старайся, с помощью денег точно не доберусь. Ума бы побольше…
— Я же говорю о физическом действии. О возможности присоединиться к ученикам Сократа. Просто прийти к нему и сказать: "Я тоже хочу слушать и хочу поспорить с тобой, Сократ. Мне кажется, ты не прав в том–то и том–то". А он отвечает: "Как интересно, давно со мной никто не спорил. Ну–ка, давай!" Конечно, я не знаю, что из этого ученика получится. Может быть, Платон, а возможно — враг Сократа. Тот, кто в итоге поднесет ему чашу с цикутой. Но, чтобы с ним встретиться, нужны средства. Деньги — часть культуры. Но не дадим части заменить собой целое!
Почему я это говорю? Потому что человеческая духовность, предпосылки к духовности человека, конечно же, есть в генах младенца. А вот сама она вырастает в зависимости от окружения. И есть масса глухих мест, в которых, вы меня простите, негде и не от кого услышать имя Сократа. В школе тоже слышно лишь имя очередного товарища, который определяет, каковы ценности. Но не дает их, а вдалбливает. Этим вдалбливанием вытесняя совсем другие вещи, которые должны быть внутри человека.
— Я согласен… Но упоминание при этом денег в роли определяющего фактора, по–моему, приводит нас к модному сейчас мнению: то, что у меня на вешалке, определяет мой статус.
— Кто же спорит, приобретательств
— Вернемся к вопросу: кто транслирует ценности? Власть, что ли, Министерство культуры — этот транслятор? Власть предпочитает питать себя упомянутым примитивом. Ублажает его ради самосохранения. Остается интеллект. Нужен ли он власти? И занимается ли он этой трансляцией наперекор власти?
— Докладываю. Внушаются и вдалбливаются не только внешние, но и, конечно, ложные ценности. То есть много лжи. Как я уже говорил, не с одной какой–то стороны. Причем идет наступление власти на носителей культуры, духовности и интеллекта. Это тоже не чисто латвийское или чисто российское явление. Это происходит во всем современном мире. Что такое весь Сократ? Это сомнения: так или не так. Если нет сомнения, то нет никакого Сократа, нет философии и нет дальнейшего развития человечества. И вот прежде всего отметаются сомнения и право сомневаться. А это отрубает истоки. Это делает нас агрессивными. И агрессивность поощряется, воспитывается и взращивается. Лживо объясняя, почему она сейчас требуется и против кого.
— А откуда эта черно–белая двуполярность?
— Даже люди с двумя–тремя высшими образованиями, в том числе западными, то и дело изображают главным врагом страны, языка, культуры, веры либерала, интеллигента, интеллектуала. Эта "троица" служит предметом ежедневных, постоянных яростных нападок. Причем нападают люди, которым, по идее, как будто надо бы принадлежать к интеллектуалам, к духовным, не внешним людям.
— А в частности — изменилось ли со сменой времен в том же ценностном плане восприятие текста, литературы?
— Прежде всего неграмотный человек не может воспринять грамотный текст. Советский Союз гордился всеобщей грамотностью. Сейчас можно гордиться всеобщей неграмотностью. С редкими исключениями. Грамотность того уровня, на котором работал, если говорить о России, скажем, Шкловский… На том уровне, когда очередной книги Пастернака ждали как манны небесной (а ведь его стихи двадцатых годов иной раз требовалось разгадывать, как ребус)… Этого уровня уже нет. Тексты измельчали, провалились на пять этажей ниже. У меня впечатление, что даже университеты, ведущие университеты мира (не какие–то провинциальные и немножко заблудившиеся), те, репутация которых никогда не подвергалась и сейчас не подвергается сомнению, теперь дают больше предпосылок для личного успеха, чем гарантий того, что будет сохраняться эта планка, этот высочайший уровень, который всегда решал, что будет дальше.
— Очевидно, даже к образованным людям может относиться сказанное историком Юрием Афанасьевым. Его спросили на "Дожде", почему общество столь апатично. Он ответил: возможно, в советское время мы слишком раскультурились и расчеловечились, чтобы быть обществом.
— Это правда. Но правда тут не одна. Например, уничтожение элиты. Сначала — в не столь людоедские времена — высылка. Освобождение от философов и других сливок, настоящих сливок общества. А потом уже на полную катушку — расстрелы, физическое уничтожение, лагеря… Оставление права делать только что–то для режима. Вавилова убили, а Королев остался. Мейерхольда убили, а Сахаров до тех времен, пока он был нужен, оставался. То есть оставляли только то, без чего обойтись не могли. Нарком Ежов, палач миллионов, писал в анкетах: "Образование — незаконченное низшее". А Бунин приводил библейские слова: "И лицо поколения будет собачье". Оно стало собачьим, это лицо поколения. Потому что человеческое намеренно выколачивалось из людей.
Сейчас слово "элита" как–то автоматически применяется к тем, кто "наверху". А там столько всякой дряни! Определение элиты по должности — это ведь смешно и стыдно. Но вот элита истинная, она ведь все–таки существует. И без нее не может быть никакого движения. Хороший писатель Андрей Битов (я не знаю, первым он это сформулировал или нет) сказал, что все революции, в том числе и французская, были за равенство. И продолжил: а как раз неравенство, даже самое малое, есть единственный мотор человечества. Это вечный двигатель для человеческой цивилизации. Если бы Сократу пришлось тащиться за сохой, не было бы Сократа. Вся философия, все искусство взращены на том, что есть эти разные уровни. Сейчас наши рабы — машины. А нынешние интересы удержания, захвата власти нуждаются в машинизации, роботизации человеческой массы.
— Это тоже вопрос об отсутствии транслятора ценностей… Если нас угораздило поддаться примитивизации и через это оказаться на пороге очередного рейха, если позволяем себя превращать в роботов и приходим к введенному Дюркгеймом понятию аномии — к потере ценностей, целей, норм поведения, рамок нравственности, к беззаконию…
— Так это давно сказано Достоевским: "Если Бога нет, все разрешено". Все, что вы причислили к аномии, имеет место. Имеет место в невероятно массовом порядке и в какой–то степени поощряется, поскольку приносит сиюминутную кажущуюся выгоду.
— Но это чревато озверением…
— А оно и происходит. Озверение происходит. И оно опять же хорошо оплачивается той же самой массой. Настоящий, истинный интеллектуал прежде всего сомневается, подвергает сомнению абсолютно все. Он не соглашается быть ведомым на каждом шагу. Нужен ведомый, а он не соглашается. И немедленно становится врагом. Его немедленно нужно очернить, оплевать, вытолкнуть. Нужна маргинализация людей, способных мыслить самостоятельно, воспроизводить не мнимые ценности.
— Однако, наблюдая мир, мне кажется, что мы с большим удовольствием воспроизводим угрозу и опасность.
— Да. Вот, например, опасность, связанная с исламистами. Случай, когда вера и религия как таковая становятся орудием сил, не связанных с Богом, с верой в Бога. Это всегда жутко. Что происходит? Примерно миллиардом человек некие силы пользуются как инструментом завоевания власти. Люди эти нередко живут все еще в седьмом веке. В том, где родился сам ислам. Огромное их большинство оттуда никогда не выходило. Это не их недостаток, неразвитость, отсталость. Ничего подобного! Это просто единовременное существование на земле разновременно развивавшихся культур. Они сохранили многое из того, что мы потеряли. Смотреть на них свысока — это опять жуткая ошибка. Но мы видим, что получилось из навязывания им нашей демократии. Я не отрицаю, что там есть развитие. Но в седьмом веке у крестоносцев были мечи и копья. А сейчас эти люди получили в руки все, что создано совсем другой цивилизацией. Крестоносцы считали подлежащими уничтожению всех нехристей. И здесь налицо презрение к другой вере, к христианам и неверующим, в их представлении — нелюдям, гяурам, то есть собакам. В руках у них средства, которыми можно уничтожить все. Физически уничтожить мир. Конечно, я отдаю себе отчет в том, что среди этих людей есть и те, кто мыслит более современно. Хотя не уверен. Уж очень ярко выражен этот дикий парадокс, это противоречие между мышлением людей и уровнем техники, технологиями, которыми они пользуются.
— Вы назвали еще одну данность — мусульман. Но опять–таки это некий поиск внешнего виновника. То Интернет, то ислам. Мы же на нашем цивилизационном пространстве обладаем в худшем случае теми же технологиями и более долгим опытом их использования. Отчего же мы стали трусливы и необязательны по отношению к самим себе, к сохранению нашей культурной европейской, христианской самости?
— Политкорректност
Продолжение — в следующем номере "7 секретов".
