Начать я должен с момента, отстоящего от нас чуть больше, чем на пятьдесят лет — с 1932 г., если быть точным, непосредственно предшествовавшего установлению дипотношений, о котором так много говорилось в последнее время.
Итак, мы с женой живем в Риге, столице Латвии. Латвия до недавних пор входила в состав Российской империи и в недалеком будущем войдет в состав империи советской, но сейчас находится примерно на середине своего двадцатилетнего периода независимости. Здесь еще сохраняется атмосфера старой, дореволюционной России.
Сам город Рига — уменьшенная копия дореволюционного Петербурга, за вычетом дворцов, разумеется. Сани, в которых я зимой иногда еду на работу — одноместные, где пассажир, накрытый меховой полостью, сидит позади и ниже массивной фигуры закутанного до глаз извозчика на облучке — словно сошли со страницы романа Толстого.
Летом, поскольку с деньгами у нас туго, мы переезжаем в небольшой деревянный дом на берегу моря. В Ригу я езжу на пригородном поезде. Сами эти поезда и их пассажиры безошибочно напоминают о рассказах Чехова.
Если же ты выбираешься на природу, все, что тебя окружает — дороги, вымощенные булыжником, болота и поля, березовые рощи и хвойные леса — как две капли воды похоже на Россию. Я жадно, с любовью, все это впитываю, и на время ощущаю, будто живу в той старой России, что мне никогда уже не доведется увидеть во плоти.
Чем я занимаюсь здесь, в Риге? Изучаю Советский Cоюз. Я уже пользуюсь кое-какой репутацией в качестве специалиста по СССР. Я знаю русский, и моя задача — вместе с двумя-тремя другими сотрудниками тщательно и методично штудировать советские газеты и журналы, а затем докладывать в Вашингтон о том, что из них можно узнать о жизни в Советском Союзе.
Так получилось, что именно эти тысячи газетных страниц с мелким неразборчивым шрифтом формировали мое первое представление о гигантском коммунистическим государстве, чья западная граница лежит у нас под боком, а территория простирается на восток на многие тысячи миль. Как и моих коллег, меня возмущает пропаганда, пропитывающая каждый листок этих официальных советских изданий — беззастенчивая фальсификация фактов, лицемерие, и, прежде всего, свирепая нетерпимость ко всему 'несоветскому'.
Мы охвачены желанием сорвать эту наглую маску, и в своих докладах в Вашингтон раскрыть кроющуюся под ней реальность. И я с удивлением обнаруживаю, насколько легко при известном внимании и вдумчивости понять то, что угадывается за этими серыми хрупкими страницами, и осознать, что суть пропаганды не в самих текстах, а в тех почти незаметных изменениях, которым они подвергаются день ото дня — изменениях, которые любой думающий русский умеет расшифровывать и толковать. Со временем и мы овладеваем этой наукой.
Таково мое первое знакомство с Советской Россией.