Видео
В мире
Самая известная деталь его внешности – пышные усы – появилась по причине довольно грустной: их обладатель стремился закрыть недостаток передних зубов, выбитых солдатским прикладом во время бунта заключенных в сибирской пересыльной тюрьме. В каком-то смысле этот эпизод можно считать отправной точкой взаимоотношений Юзефа Пилсудского с российским государством – в его как царской, так и большевистской инкарнации: они стремились побольнее дать друг другу по зубам.
Пилсудский символически отплатил за давний удар летом 1920 года, разбив прорвавшуюся к Варшаве армию будущего маршала Советского Союза Михаила Тухачевского. Сам Пилсудский к тому времени маршалом уже был – первым в истории Польши. При этом никакого военного образования у польского командующего не было, поэтому и "чудо на Висле" некоторые его "доброжелатели" приписывали генералу Вейгану, главе французской военной миссии. Вообще, Пилсудский всегда плохо вписывался в стандартные схемы. Нелегко втиснуть его в них и сейчас, когда в Польше отмечают 150 лет со дня рождения восстановителя независимости страны.
Социалист, ставший националистом: "Я ехал в красном трамвае социализма, но вышел из него на остановке "Независимость", – такую фразу приписывают Пилсудскому в этой связи. Националист, который стремился превратить Польшу в союз народов и враждовал с антисемитами. Штатский, ставший маршалом. Основатель республики – так называемой "Второй Речи Посполитой", – позднее совершивший военный переворот против ее руководства. Диктатор, позволявший ругать себя в оппозиционной прессе и с трибуны Сейма. Антикоммунист, который в разгар Гражданской войны в России не договорился с генералом Деникиным о совместных действиях против большевиков, а ведь тогда, в 1919 году, у таких действий имелись все шансы на успех. В общем, не политик, а клубок противоречий.
Для поляков Пилсудский важен как символ борьбы за свободу и независимость, причем борьбы успешной, что в истории Польши случалось не так уж часто. Для соседей Польши это фигура более проблематичная. Украинцы и белорусы вспоминают о жесткой национальной политике "позднего" Пилсудского, одной из причин последующих проблем и трагедий в отношениях этих народов с поляками. Литовцы – об оккупации Виленского края, родины самого маршала, которая была отторгнута от Литвы в течение всего межвоенного периода. В России любят указывать на гибель тысяч красноармейцев, попавших в польский плен в ходе войны 1920 года. И это тоже правда, хотя становится не по себе, когда эту трагедию на полном серьезе ставят на одну доску с Катынью.
"Мы, первая бригада" (My pierwsza brygada) – песня легионеров, отрядов, созданных Пилсудским для борьбы за независимость Польши, стала неофициальным гимном сторонников "Коменданта"
Не миндальничал Пилсудский и с самими поляками. Разочаровавшись в несовершенной польской демократии, в мае 1926 года он поднял верные ему части против тогдашнего правительства и президента – и натолкнулся на неожиданно упорное сопротивление. Выяснилось, что даже военные, которых маршал считал преданными ему до гроба, расколоты, и многие из них оказались готовы умирать на улицах Варшавы – не за непопулярное правительство, а за присягу, Конституцию, принцип. Для Пилсудского это был неприятный и тяжелый урок. Возможно, поэтому после переворота он не принял от сломленного Сейма президентский пост. Режимом, получившим название Sanacja – "оздоровление", так как он был призван излечить Польшу от коррупции и неустроенности, усатый маршал руководил как бы из-за кулис. Примерно то же пытается сейчас делать лидер правящей в Польше партии "Право и справедливость" Ярослав Качиньский. Получается менее убедительно – впрочем, и "чудес на Висле" за Качиньским не числится.
Пару раз, недолго, Пилсудский побыл премьер-министром, постоянно же сохранял за собой лишь должности, связанные с армией: военного министра и генерального инспектора вооруженных сил. К своим соратникам, в основном людям из военной среды (поэтому их называли "полковниками"), диктатор относился покровительственно. Но, как и большинство авторитарных лидеров, он не терпел конкуренции и достойного преемника себе не вырастил. Противников же преследовал довольно сурово: лагерь для политзаключенных в Березе-Картузской (ныне Брестская область Белоруссии), конечно, не сопоставим с Колымой или Бухенвальдом, но для его обитателей он был местом крайне неприятным, изощренное насилие там было в порядке вещей. Прошли через "Картуз-Березу", по данным польских историков, не более 3–5 тысяч человек. Немного, если опять же сравнивать с нацистским и большевистским террором, но не так уж и мало, если видеть за цифрами жизни людей.
Пожалуй, этот механизм полудиктатуры, авторитаризма, сохранявшего и кое-какую оппозицию, и частичную, но все время сужавшуюся свободу прессы, и формальную многопартийность, но с разного рода "волшебствами" на выборах, роднит "санацию" Пилсудского со многими нынешними постсоветскими режимами, в том числе с российским. Отличие же – в личной честности и безусловном патриотизме как самого маршала, так и большинства его соратников. И в тяжести проблем, которые перед ними стояли.
Если синдром осажденной крепости, которому в последние годы подвержена Россия, – это в основном плод действий ее собственного руководства и пропагандистской паранойи, то Польша 1930-х действительно была в осаде.
Местонахождение между нацистской Германией и сталинским СССР оставляло ей лишь выбор между плохим и очень плохим. Пилсудский, в отличие от своего старого политического оппонента Романа Дмовского, считал, что главная угроза его стране исходит с востока, но договоры о ненападении Польша при нем заключила с обоими опасными соседями: с СССР – в 1932-м, с Германией – в январе 1934-го, за год с небольшим до смерти маршала.
Впрочем, соглашения эти оказались клочками бумаги: с режимами, для которых право силы заведомо предпочтительнее силы права, договариваться бессмысленно. Пилсудский понимал это и пытался укрепить как собственную армию, так и союз Польши с западными державами. Но Британия и Франция предпочли сугубо оборонительную стратегию – историки не без оснований говорят об "умиротворении агрессора". А политика самой Польши в отношении более слабых соседей вроде Литвы или Чехословакии привела к тому, что в решающий момент "Вторая Речь Посполитая", как и Первая, оказалась лицом к лицу с врагами – и без всякой надежды. Самому маршалу повезло: он умер за 4 года до того, как нацисты и большевики расчленили восстановленную им страну.
"Санация" провалилась. Диктатура благих намерений, созданная Пилсудским, опиралась на его волю, которая слабела от усталости и болезней, и расторопность "полковников". Они, возможно, были неплохими военными, но неважными политиками и еще худшими администраторами. Той части общества, которая не была готова слепо слушаться и помалкивать, особого простора для слов и действий режим – особенно в последние годы, уже после смерти "Деда", – не оставлял. Неудивительно, что ни польское Сопротивление в годы войны, ни правительство в изгнании не ориентировались на наследие "санации".
Впрочем, демократию после войны восстановить тоже не удалось: на сей раз большевики взяли Варшаву, посадив там своих марионеток. Но 40 лет спустя, в ноябре 1988 года, одна из самых массовых демонстраций, предзнаменование краха коммунистического режима, прошла в Варшаве в день польской независимости – в 70-ю годовщину возвращения Юзефа Пилсудского в Польшу из немецкого плена.
Так что "санация" провалилась, но Пилсудский в сознании поляков остался – как символ, как образ, как легенда. Создатель режима оказался крупнее своего творения. Возможно, потому что режим и страна – не одно и то же, а Пилсудский, лидер со множеством достоинств и едва ли не бóльшим числом недостатков, служил своей стране, а не пытался поставить ее себе на службу.
Ярослав Шимов – историк, международный обозреватель Радио Свобода
