Видео
В мире
Отец Феклы, Никита Ильич Толстой, воевал в рядах Красной армии, а после войны вместе с родными навсегда остался в России (на фото — документы военных лет из семейного архива)
Фекла Толстая - представительница легендарной династии, праправнучка Льва Толстого о том, что это такое, поднимать интеллектуальный уровень всей страны.
— Спрошу прямо: нужны ли нам проекты, популяризирующие литературу? Их эффективность доказана?
— Мне нравится сама идея написать сочинение, когда уже не надо бояться плохой оценки или того, что не поступишь в вуз. Хочется, чтобы люди писали не то, что говорят им по телевизору, а то, что они думают, искренне и свободно. В эпоху "копипаста" (от английского copy & paste — скопировать и вставить.— "О"), когда индивидуальное мнение ценится мало, это какая-то очень правильная идея.
Что касается популяризации чтения и книг, то вспомните любой бизнес: даже если товар хорошо продается, все равно нужна постоянная реклама и яркая упаковка. Конечно, литература не бизнес, а чтение не товар, но законы развития одни и те же. В музеях (а я работаю в музее Толстого) сейчас происходят похожие процессы. Музеи долго оставались этакими храмами: "Наденьте тапочки, не шумите и ничего не трогайте..." Но сегодня, и мы это видим по посетителям, люди требуют новых форм.
"Анна Каренина" в эпоху интернета
— Ваши интернет-проекты (онлайн-чтения "Войны и мира", "Анны Карениной" и другой классики) — тоже поиск новых форм взаимодействия с современным читателем?
— В каком-то смысле да. Но это еще и "пиар" Льва Николаевича, в котором он, конечно, абсолютно не нуждается — зато нуждаемся мы. В этих проектах "зашито" несколько важных для меня идей: например, то, что нас как страну объединяет именно культура, а не только общие границы, валюта и власть. Трудно поверить, но от участия в онлайн-чтениях почти никто не отказался: свой отрывок "Войны и мира" у нас читали и Олег Басилашвили, и библиотекарь из Владивостока. А как всем запомнился один пожилой дагестанец: ему достался фрагмент, который он в детстве переписывал от руки. Сам вызвался читать Владимир Жириновский... Мы все равны перед хорошей литературой — это и есть главный принцип культуры.
Впрочем, важно оговориться: дело не только в формате и технологиях. Начиная эти проекты, мы боялись: не получится ли из чтения Толстого каши? Однако в какой-то момент все просто забыли, что это трехминутные включения, что отрывки читают разные люди, находящиеся друг от друга за сотни километров, остался только Толстой и его текст.
— Самому Толстому понравился бы интернет-формат?
— Надеюсь. Каждое поколение ищет новые способы взаимодействия с книгами. Мы с коллегами, к примеру, недавно сделали мобильное приложение "Живые страницы": оно ориентировано на молодого читателя, там разнообразная навигация по "Войне и миру": можно посмотреть на карте, где именно происходили те или иные события, узнать, какие события романа имеют соответствие в реальной истории, посмотреть справки о конкретных персонажах с цитатами и описаниями. Таким же образом уже оцифрованы книги Гоголя, Достоевского, Ильфа и Петрова, скоро добавим "Тихий Дон". "Раздраконим" с помощью инфографики всю русскую классику, пока нас не обвинили в оскорблении чувств читателей.
— А как вам экранизации Льва Николаевича? Тоже ведь, в сущности, форма популяризации...
— Я видела и "Анну Каренину" Джо Райта, и сериал "Война и мир" BBC — мне понравилось. Вы спрашивали про эффективность... Так вот в прошлом году, на волне успеха сериала, Толстой вошел в тройку самых продаваемых писателей в Британии, впервые такое произошло с неанглоязычным писателем. Говорят, был сделан и новый перевод, он стал легче, свежее. Вообще я рада, что Льву Николаевичу уделяется столько внимания: свою "Анну Каренину" снял Шахназаров, в театре оперетты поставлен мюзикл "Анна Каренина", Павел Каплевич тоже хочет ставить ее.
Из того, что больше всего запомнилось,— фильм "Последнее воскресение" с Кристофером Пламмером и Хелен Миррен, где рассказывается о последних месяцах жизни Льва Николаевича в Ясной Поляне. Там очень эмоционально показаны отношения в толстовском доме, и за это можно простить даже немного "клюквы". А в сериале "Война и мир" абсолютно подкупают молодые, живые актеры, потрясающий Пьер Безухов. У Бондарчука они все были старше, чем описаны у Толстого, значительнее, что ли. А здесь — парни и девушки, только вступающие в жизнь. Я разговаривала со сценаристом этого сериала: они не ожидали такого успеха и теперь жалеют — можно было бы сделать еще сезон.
— Как другие Толстые отнеслись к этим экранизациям?
— Мой троюродный брат Владимир Ильич (Владимир Толстой, бывший директор музея "Ясная Поляна", сегодня — советник президента РФ.— "О") смотрел с интересом. А, например, мой итальянский дядюшка, живущий в Риме, отказался идти на премьеру "Последнего воскресения" — сказал, что не желает видеть эту профанацию. У заграничных Толстых чуть другое отношение к Льву Николаевичу и Софье Андреевне, не столько как к классику русской литературы и его жене, сколько как к дедушке с бабушкой. Отсюда и разница восприятия: одно дело смотреть кино про великого русского писателя, а другое — про своих родных. Но, думаю, самого Льва Николаевича это бы не смутило: он часто описывал в романах родственников, те узнавали себя и, возможно, обижались. А как его ругали за расхождение с историческими фактами в "Войне и мире"! Зато сегодня, уверена, представление о войне 1812 года у многих складывается именно по роману.
— Почему мы все время возвращаемся к Толстому? В чем секрет?
— В качестве литературы, конечно. Но есть и еще поворот темы: для многих Лев Николаевич распадается как бы на две части — на ранние романы, которые мы все очень любим, и поздние, публицистические, философские работы. Я, конечно, не "толстовед", но такое разделение мне кажется несправедливым: вопросы, которые поднимал Толстой в своих статьях, невероятно актуальны сегодня.
От Харбина до Србобрана
— Вы сделали серию документальных фильмов "Толстые" о наиболее известных представителях вашей семьи. Это личный интерес или история Толстых тоже не потеряла актуальности?
— К Толстым я подступалась довольно долго, наконец пришла с предложением на телеканал "Культура", там согласились. А идея была такая: показать историю страны через историю конкретной семьи — Толстых. В роду было много людей с активной общественной позицией, от первого графа Петра Андреевича, ближайшего сподвижника Петра, до моих братьев, один из которых — зампредседателя Госдумы (телеведущий, а затем — депутат Петр Олегович Толстой.— "О"), а другой — советник президента. Но и судьбы многих других Толстых прямо с связаны с тем, что происходило в России.
— Узнали для себя что-то новое?
— Две судьбы меня особенно поразили: младшей дочери Толстого Александры Львовны и его внучки Софьи Андреевны Толстой-Есениной, жены Сергея Есенина. Александра Львовна была духовной наследницей Льва Николаевича, спасала Ясную, когда все остальные уехали, помогала родным, ходила на приемы к Калинину, Луначарскому, билась за музей (она была первым комиссаром Ясной Поляны), участвовала в работе над 90-томным собранием сочинений Толстого. Когда же она уехала из России, Софья Андреевна, племянница Александры Львовны, продолжила ее дело — спасала то, что могла, организовала эвакуацию экспонатов из музея во время Великой Отечественной.
Только представьте себе: они в тяжелейших условиях смогли столько сделать! А нам грех жаловаться на трудности. У меня иногда спрашивают: каково это, принадлежать к такой семье? Я отвечаю: осознание семейной истории заставляет смотреть шире и видеть не только себя и собственную жизнь. То, что делаю я, или то, что делал мой брат, Владимир Ильич, пока 18 лет руководил "Ясной Поляной", это не просто наша работа, это продолжение дела предыдущих поколений семьи.
— В одном из фильмов вы вспоминаете, как "советские" Толстые разругались с Александрой Львовной. Не боялись поднимать такие болезненные для семьи темы?
— Я решила, что настало время, когда можно о них говорить. Уехав из советской России, Александра Львовна основала Толстовский фонд и в конце Второй мировой войны стала помогать русским эмигрантам перебираться в Америку, так вот среди этих эмигрантов оказалось много власовцев. Я долго не могла это принять, все-таки мой отец воевал в Красной армии. Проговорила со своими американскими тетушками не одну ночь, пытаясь разобраться, пока не поняла: Александра Львовна просто спасала людей, независимо от того, кто они. Очень толстовское отношение.
Что же касается ссоры... Александра Львовна была ярой антисоветчицей. И когда после войны в США случился дипломатический скандал, в котором мелькнула фамилия Толстой, от московских Толстых потребовали написать открытое письмо в "Правду", осудить ее. Делать нечего: дед написал два нейтральных абзаца, которые приняли. Но вначале приписали еще целую полосу какого-то жуткого текста. После того как этот текст вышел в "Правде", для Александры Львовны здешние Толстые "умерли".
Дед с отцом понимали, что это плата за возвращение на родину, а вот Софья Андреевна Толстая-Есенина, которая была очень близка с Александрой Львовной и тоже вынужденно подписала осуждающее письмо, сразу слегла. Я много думала над этой историей. Что такое конформизм? И на что можно пойти, чтобы жить в родной стране и заниматься своим делом? Одно знаю наверняка: ни за что бы не хотела оказаться на их месте.
— Вообще Толстые не жалели, что после эмиграции вернулись в советскую Россию? Могли же, наверное, махнуть к тетке, в Америку...
— Что вы, им очень хотелось вернуться. Понимаете, когда рассуждают о Гражданской войне, часто говорят про какой-то выбор. Да не было у белых никакого выбора! Они еле выжили. Моих деда и его братьев чуть не убили сразу после революции, спало их только то, что новым красным командиром был крестьянский парень, которого они знали с детства, он пожалел Толстых. А потом двое из четырех братьев погибли в Гражданскую, а двое оказались в эмиграции, это отдельная история, хватит на целое кино.
Мой дед, Илья Ильич, был личным адъютантом Каппеля, чуть не умер от тифа, его трижды выводили на расстрел, каждый раз он чудом спасался. Однажды его уже поставили к стенке, и дед вдруг начал ругаться отборнейшим матом, расстрельная команда опешила, стали разбираться, оказалось, свои — белые. В конце концов он добрался до Харбина, затем нанялся матросом, чтобы попасть в Европу, оказался в Италии, где видел, как начинал Муссолини, а оттуда уже приехал в Сербию — там нашли приют его родные. Как-то утром бабушка вышла на рынок в городке Србобран, увидела вдали человека в форме русского моряка и поспешила узнать, не встречался ли тот с Ильей Ильичом Толстым. Моряк обернулся — и это оказался ее муж.
Так вот, несмотря на все пережитое, Илья Ильич мечтал вернуться. И когда после войны Красная армия дошла до Сербии, они с братом Владимиром Ильичом написали письмо Сталину, просили разрешения вернуться и получили такое разрешение. Сталин якобы сказал: "Пусть их судит история". Им разрешили остаться в Москве, мой дед получил работу в университете, советские власти сделали из этого пиар-акцию. Но Толстым все же пришлось "заплатить" за возращение, история с Александрой Львовной — тому подтверждение.
— Вы как-то рассказывали, что однажды ваш отец спросил у Ильи Ильича, почему случилась революция в 1917-м. Так все-таки почему?
— Был такой разговор, кажется, в конце 1960-х. Дед ответил: "Понимаешь, все прогнило". "А сейчас?" — снова спросил папа. "Ну еще лет 20 продержится". Считайте сами.
— Не собираетесь снять фильм про Илью Ильича?
— Собираюсь, и про него, и про отца, но пока не хватает фактуры. Поймите, весь XX век люди молчали. Когда сейчас кто-нибудь через губу журит соотечественников, что они не знают своих предков, что ленивы и нелюбопытны, меня это удивляет. Люди же боялись интересоваться своим прошлым! А уж тем более о нем рассказывать. Да, кстати, и фронтовики редко говорили о войне... Как-то раз папа с Юрием Михайловичем Лотманом вдруг "зацепились" и стали вспоминать, как в войну боролись со вшами. Наверное, им было легче говорить о таких вещах. А про все остальное... Ну как говорить о смерти? Или о страхе?
О папе я недавно делала выставку и, глядя на все, что удалось собрать, кажется, поняла драматургию его жизни. Отец все время утверждал себя как русского человека: он всю жизнь занимался славянскими языками, построил с дедом дачу в русском стиле, с маковками, дал нам с сестрой исконно русские имена — Марфа и Фекла. Его даже не смутило, что у нас была собака Фекла. Один папин приятель удивился: "Что же ты назвал дочку, как собаку?" Папа ответил: "А что? Я собак очень люблю".
Семья без политики
— Чем сейчас живет ваша семья? Знаменитые встречи Толстых в Ясной Поляне продолжаются?
— Конечно! Мы впервые собрались в 1991 году, и сейчас уже выросло целое поколение, для которого Ясная Поляна — родное место. Замечательно сказала моя кузина из Италии: "В Москве я чувствую себя иностранной туристкой, а в Ясной — как дома".
— Ваши иностранные родственники ощущают себя русскими?
— Кто как. Есть огромная шведская диаспора, от Льва Львовича Толстого, женившегося на шведке, там уже очень мало русской крови. Итальянцы тоже, скорее, итальянцы. А вот в Америке многие сохраняют русские семьи, пытаются совместить национальную идентичность с американским гражданством.
— И чем занимаются?
— Не только Толстым и толстовскими делами, поверьте. Есть художники, бизнесмены, фотографы, журналисты, в Швеции многие развивают сельское хозяйство. Все стараются в чем-то реализоваться, чтобы не быть просто носителями громкой фамилии.
— Политические споры в семье возникают?
— Раньше споры были горячие, к примеру у нас с моим братом Петром разные политические взгляды. Но сейчас, признаться, я избегаю любых разговоров о политике — хорошие отношения в семье мне дороже. Более того, именно то, что у Толстых самые разные взгляды, делает меня терпимее. Вся история нашей семьи учит этому: политические ситуации бывают разные, а разбитые семейные отношения склеить трудно. Вот Александра Львовна так и не простила русских Толстых, лишь в конце 1980-х мой дядя поехал в Америку и наладил отношения с родными...
— А вообще старые дворянские семьи могут как-то помочь объединить две России: дореволюционную и советскую? Недавно Николай Случевский, правнук Столыпина, в своей колонке в "Огоньке" (см. N 2 за 2017 год) говорил, что потомки эмигрантов и постсоветские россияне — разные люди, а в новой России от старой мало что осталось. Согласны?
— Может, лучше подумать о будущем? Хотя то, что мы никак не определимся относительно старого, тоже плохо. К примеру, что случилось сто лет назад? Революция? Или переворот? У нас избегают этих слов, в умах — полная неразбериха.
Могут ли помочь потомки первой волны эмиграции? Боюсь, что нет, их уже не так много. Но мы можем учиться у таких людей, например ощущению семьи и семейных связей, более широкому понимаю себя и времени, того, что твоя жизнь вписана в историю. А отсюда — дальновидности, что ли.
— У вас на руке перстень-печатка. Он тоже фамильный?
— Да, это перстень отца. Вообще, в нашей семье два таких перстня, абсолютно идентичных. С одним из них связано строгое предписание: он передается старшему в роде, и сейчас его носит мой брат Петр. А насчет моего перстня никаких предписаний не было. Я как-то спросила у мамы: "Можно я буду его носить?" "Можно",— ответила мама. Вот я и ношу.
Кирилл Журенков, "Огонек".
