Видео
В мире
Выдать замуж дочь с хорошим приданым в дореволюционной России считалось священным долгом отца. Правда, уточнял в 1811 году русский юрист, преподаватель Московского университета З. А. Горюшкин, «со времени Уложения по тогдашним законам не было предписания, какое количество приданого должен отец давать выдаваемым в замужество дочерям своим, и сия дача приданого всегда зависела от воли родителей и от согласия тех людей, за коих дочери их выдаются».
Если же девушку не выдали замуж до 25 лет, то с этого возраста она становилась «самовластной», т. е. сама могла выбирать жениха, но отец все же обязан был дать ей приданое.
«Девица, имея от рождения 25 лет,— разъяснял З. А. Горюшкин,— может расположиться вступать в брак, когда отец ее не будет до сего времени пещись о ее замужестве; однако ж, обязана объявить о сем местным властям, которых в таковом случае есть обязанность понудить отца к выдаче в замужество и дачи в приданое по своему состоянию».
Состояние семей было очень разным. И желание и возможность делиться им с дочерьми у отцов, принадлежавших к разным сословиям, сильно различались.
Так, в конце XVIII века каждой из пяти своих дочерей А. Ф. Турчанинов — богатейший владелец медных рудников и металлургических заводов — назначил в приданое, кроме сундуков с бельем и одеждой, по 1000 крепостных крестьян, 17 пудов «деланного» серебра, 20 фунтов золота, бриллиантов и жемчуга на значительную сумму и образа в окладах с драгоценными камнями…
А московский священник Косьма Ильин в 1774 году был в состоянии дать за дочерью Анной двести рублей, сундук с бельем, постель, платье (под ним подразумевалась и верхняя одежда: мантилья «на бельем меху», два тулупчика на заячьем меху и салоп парчевый на лисьем меху с опушкой из сибирских белок), украшения («перло жемчужное 8 ниток, зарукавья жемчужные ж, цепочка серебряная с крестом золотым, серьги серебряные осыпные, 2 перстня серебряных осыпных, 2 кольца серебряное и золотое, 2 запонки серебряных») и три иконы.
Большое приданое во всех подробностях расписывалось в специальных документах, именовавшихся в допетровские времена рядными или сговорными записями, а с 1702 года росписями, которые до свадьбы предоставлялись жениху и его родителям. И даже во второй половине XIX века бывали случаи, когда, ознакомившись с составом приданого, они начинали торговаться, пытаясь его увеличить, и если это не удавалось, принимались искать другую невесту.
Если же все всех устраивало, приданое перевозилось в дом жениха накануне свадьбы.
Писатель и ученый А. Т. Болотов, женившийся в 1764 году на 13-летней девушке, что в то время не возбранялось, запечатлел эту церемонию в своих знаменитых записках:
«Приданое было хотя очень незнаменитое, в каком и не было никакой надобности, поелику невеста шла за меня со всем своим достатком,— да и самого платья, по молодости ее, нельзя было готовить многого; однако привезли оное по обыкновению на нескольких цугах и вносили как кровать, так и все прочее, при зрении сбежавшегося народа, по обычаю, на коврах и церемониально».
Спустя столетие эта традиция, сохранявшаяся в городах в купеческой среде, выглядела уже комично. Знаток этого сословия журналист и писатель Н. А. Лейкин в одном из рассказов изобразил перевоз приданого к купцу-жениху в Петербурге 1860-х годов:
«За десять целковых ворота отворили, и потянулась процессия. Вперед несли кровать, ее несли шесть человек, далее комод, шкаф и другую мебель. Шествие замыкала карета с периной, подушками, свахой и дружкой.
Сваха сидела с образом в руках и шептала какие-то слова, могущие, по ее мнению, принесть счастье в дом жениха.
— Чье это приданое несут? — спрашивали любопытные прохожие у носильщиков.
— Харламовой,— за купца Бирюкова отдают ее,— с важностью отвечают носильщики и идут далее».
«Собирали город смотреть приданое»
В дворянских семьях было принято приглашать родных и знакомых в дом невесты для «обозрения приданого». В 1819 году прославившаяся своим хлебосольством московская барыня М. И. Римская-Корсакова выдавала замуж дочь Наталью. Бывший тогда чиновником для особых поручений при московском главнокомандующем А. Я. Булгаков писал князю П. А. Вяземскому, упоминая в письме и другую знаменитую москвичку — Н. Д. Офросимову, ставшую прототипом Хлестовой в «Горе от ума» и Ахросимовой в «Войне и мире»:
«Вчера собирали город смотреть приданое; говорят, что великолепно, а старая Офросимова даже сказала: ай да Марьища (т. е. Марья Ивановна), не ударила лицом в грязь!»
Расстояние между лицом и грязью измерялось количеством мехов, драгоценностей, кружев, размером и красотой непременного атрибута сундука новобрачной — турецкой шали.
«Турецкая шаль была заветный предмет в приданом невесты,— замечал писатель А. П. Башуцкий в 1835 году,— и часто одна и та же, не изменяя красоты и достоинства, переходила из приданого матери в приданое дочери. За турецкую шаль и небогатые платили недавно, не жалея, 2–3 тыс., а богатые 6–10–15 тысяч! И эти-то шали, усвоенные нашею европейскою промышленностью, мы покупаем теперь за 200–500 рублей!»
Турецкие шали отечественного производства, появившиеся в столичных магазинах в 1830-е годы, порадовали многих невест. Увидев эти шали на Второй московской выставке российских мануфактурных произведений в 1835 году, А. П. Башуцкий восхищался:
«Произведения г-ж Елисеевой, Шишкиной, Мерлиной, Колокольцовой, с бортами и букетами живейших цветов, во вкусе совершенно европейском, вряд ли у нас не у первых явившиеся, истинно достойны удивления, по бесчисленности колеров в многосложных и разнообразных узорах, по трудности их выполнения и по совершенно особенному способу работы».
Недели и месяцы между помолвкой и свадьбой в семье невесты посвящались приготовлению приданого.
Закупалось или шилось постельное и столовое белье, приглашались белошвейки метить его инициалами будущего мужа; нанимались портнихи для изготовления новых платьев, сорочек, панталон…
В декабре 1836 года А. С. Пушкину пришлось пережить такую «галантерейную оккупацию». Он писал из Петербурга своему отцу в Москву:
«У нас свадьба. Моя свояченица Катенька выходит замуж за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского… Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и ее сестер, но выводит меня из себя, так как мой дом похож на модную и бельевую лавку».
Кто мог позволить себе не считать деньги, выписывал все из Парижа или, на худой конец, отправлялся на Кузнецкий Мост в Москве и на Невский проспект в Петербурге. А состоятельные, но рачительные матери уезжали с дочерьми за приданым в Выборг, с 1811 года входивший в состав Великого княжества Финляндского, в котором действовали отличные от остальной территории Российской Империи таможенные порядки.
Именно так поступила в 1849 году петербурженка Л. П. Михаэлис, получив предложение от ученого-лесовода Н. В. Шелгунова, будущего революционера-демократа.
«Когда вопрос о браке был решен… мы уехали в Выборг шить приданое,— вспоминала Л. П. Шелгунова.— В Выборг товары шли из-за границы беспошлинно, и потому в те времена многие нашивали там белье и наряды и везли в Россию, как вещи, уже бывшие в употреблении».
Для дочерей самых состоятельных московских купцов приданое шилось в… мещанском женском училище, существовавшем с 1843 года.
«Все девочки и довольно большую часть дня заняты работою,— возмущался экономист А. С. Ушаков,— работа — это шитье приданого богатым купеческим дочерям. Работа — дело похвальное, и приучение нашей женщины к посильной работе похвально еще более; но не употребляется ли на нее слишком много времени в ущерб классным занятиям? Это первый важный вопрос; второй в том: куда идет вырабатываемая, довольно значительная сумма? Она, кажется, по всем правилам собственность работниц, а потому недурно было бы публиковать годовой отчет доходов от работ…»
Крестьянские девушки готовили свое приданое сами, с детских лет пряли, ткали, шили, вышивали. Если не ленились, то как раз к 16-летию, когда закон разрешал выходить замуж, невестин сундук был полон. А от отца добавлялись корова, овцы, самовар — в зависимости от родительского состояния, материального и морального.
«Разукрасивши рога волов различными лентами»
Роспись приданого была особенно нужна на случай, если выданная замуж дочь умирала бездетной — тогда все, указанное в этом документе, возвращалось ее родителям.
Благодаря росписи жена могла спасти свое имущество, входившее в приданое или нажитое с его помощью, когда муж оказывался несостоятельным должником или на его имущество накладывался арест по другой причине,— все, принадлежавшее жене, было ее неприкосновенной собственностью.
И в случае ухода от мужа женщина имела право получить свое приданое обратно. Не всегда это возвращение происходило тихо и мирно. Знаток харьковской старины В. П. Карпов рассказал о случае, происшедшем в начале 1830-х годов.
Образованная и чувствительная дочь харьковского купца С. Горяинова вышла замуж за немолодого, но красивого генерала Криворотова, героя кавказских войн, георгиевского кавалера, выслужившегося в генералы из нижних чинов. Они купили богатое имение недалеко от Харькова и поселились там. Но девушка не ужилась с деспотичным мужем, и после очередной ссоры хлопнула дверью и переехала к родителям.
«Криворотов же,— писал Карпов,— на третий день по выезде из имения жены своей приказал подать к барскому дому двенадцать воловьих подвод и, сложивши на них все приданое жены, а также развесив вокруг повозок на высоких шестах флаконы с духами и веера, разубравши и разукрасивши рога волов различными лентами, кружевами и тесемками, приказал медленно, шаг за шагом и цугом, везти весь этот скарб через г. Харьков, по Старо-Московской, Московской и Шляпной улицам, в дом Горяинова.
У каждой подводы шел крестьянин и на вопрос прохожего, что это такое, отвечал:
— Криворотовой приданое везем к ее отцу.
Этот шутовской кортеж послужил к тому, что г-жа Криворотова уже не возвращалась к своему мужу».
А в архиве Гражданского кассационного департамента правительствующего Сената сохранилось любопытное дело надворного советника К. Коллежинского, который в 1868 году в Петербурге оспаривал решение мирового судьи.
«Жена надворного советника Александра Павловна Коллежинская,— говорилось в деле,— обратилась к мировому судье 6 участка с просьбою об истребовании от ее мужа Константина Коллежинского принадлежащих ей вещей: золотого браслета, гранатного браслета, двух головных золотых булавок, футляра с золотыми вещами, бархатной шубки, трех шелковых и одного шерстяного платьев, выхухолевой муфты, бархатной шляпки, салопа на беличьем меху и женского белья… Мировой судья определил: требуемые Коллежинскою от мужа вещи признать ее собственностью и передать ей».
Муж подал апелляцию в следующую инстанцию — съезд мировых судей. Там жалобу Коллежинского «оставили без уважения». Тогда присяжный поверенный мужа подал в высшую судебную инстанцию — Сенат кассационную жалобу, в которой уличал А. П. Коллежинскую «в развратном и нетрезвом поведении». Но Сенат постановил, что съезд должен был решить только один вопрос — о правах жены на имущество. Он решил его правильно. До всех остальных вопросов — о непочтении к мужу, о раздельном проживании, о «неисполнении личных обязанностей, возлагаемых супружеством», постановил Сенат, Санкт-Петербургскому мировому съезду не было никакого дела, и оставил кассационную жалобу Коллежинского без последствий.
Так же через суд пришлось коммерции советнику П. Челышеву вызволять приданое умершей дочери. Его иск к свекру дочери И. Плигину, не желавшему возвращать 15 тыс. руб., рассматривался в Московском окружном суде в 1866 году. Несмотря на заявление Плигина, что сын Николай и невестка Елизавета отдали ему деньги на хранение, но постоянно брали «из тех денег на свои расходы и для устройства хозяйства», суд постановил вернуть приданое Челышеву, т. к. никаких расписок Плигин предъявить не смог. Затем в апелляциях поверенные Плигина попытались доказать, что деньги не являются имуществом, а свекор не ответчик за мужа умершей, но все инстанции были непреклонны. И почетному гражданину И. Плигину было предписано вернуть П. Челышеву 15 тыс. руб. с процентами.
В крестьянской среде таких конфликтов почти не было. Статистики, изучавшие сельские юридические обычаи в европейских частях страны в 1872 году, фиксировали одно и то же правило, услышанное в деревнях Тамбовской губернии:
«После смерти жены ее приданое распределяется между мужем и родителями. Постель и рубашки идут мужу, а сундук матери. Бывает, однако, что все получает муж, если жена долго с ним прожила. А впрочем, в этом деле нет заведенного порядка, потому что какое же имущество у наших баб? У хороших на 30 рублей найдется, у других так и этого нет».
«Вводила питомок в незаконные связи»
«Посудите, что могут сделать тридцать-сорок рублей, хотя в первоначальном обзаведении хозяйством новобрачной? Приданое, хотя назначено и самым уставом, но что это за приданое — это, скорее, насмешка над бедностью»,— возмущался экономист А. С. Ушаков после посещения Московского мещанского училища в 1862 году, где воспитывающимся бедным девушкам к свадьбе выдавалась такая сумма.
Но в те годы были невесты, которым полагалось в приданое и вовсе лишь 10 рублей,— это незаконнорожденные девочки, распределенные воспитательными домами по деревням, где за их «выращивание» крестьяне получали небольшие деньги. В истории Императорского Московского воспитательного дома В. А. Красуский писал:
«Что касается до питомок, то они, воспитываясь в крестьянских семьях и сживаясь таким образом вполне с воспитывающею их средою, выходят замуж в большинстве случаев за крестьян. В прежнее время количество браков питомок в возрасте от 16 до 20 лет составляло только около 15% всего числа питомок этого возраста, тогда как случаи замужества питомок по достижении ими 21 года были гораздо чаще, несмотря на то, что в крестьянстве обыкновенно в обычае отдавать девиц замуж как можно ранее, т. е. по достижении ими узаконенного для этого 16-летнего возраста.
Причину такого факта позднего вступления в замужество нужно искать в крайне бедном приданом (10 р.), которое Воспитательный дом выдавал в прежнее время питомкам, выходящим замуж. Воспитатели не торопились отдавать их замуж, а выжидали их совершеннолетия, так как при этом им выдавалось на приписку к городскому сословию около 30 р. Между тем такая отсрочка в замужестве нередко вводила питомок в незаконные связи. Для устранения этого зла установлен был с мая 1871 года новый размер приданого, а именно 50 руб., которые выдавались питомке тотчас по выходе ее замуж. Как скоро это новое правило сделалось известным на местах жительства воспитателей, число выдаваемых замуж питомок стало вдруг быстро возрастать».
В 1870 году было заключено 370 браков, в 1871-м — 470, в 1872-м — 564, в 1873-м — 436, в 1874-м — 604.
У законнорожденных москвичек, не имевших приданого, был шанс выиграть кругленькую сумму в Странноприимном доме Н. П. Шереметева, куда раз в год приглашались 25 нуждающихся девушек. Они делились на пять категорий: одна из будущих невест получала 1000 руб., две — по 500, шесть девиц — по 300, следующие шесть — по 200 руб. и десять последних — по 100. Помощник управляющего домом заблаговременно отыскивал «отличных поведением своим осиротевших девиц» и сообщал о них совету.
«Размещение невест по статьям решается большинством голосов на Совете, который смотрит на беспомощное сиротство и принимает то в уважение,— разъяснял правила литератор И. Г. Гурьянов,— в случае несогласия совета допускается употребление жребия».
23 февраля устраивалось ежегодное собрание для раздачи приданого невестам.
«Однако же не деньгами по рукам,— замечал И. Г. Гурьянов,— а билет от Совета; невеста, после сего не вышедшая пять лет замуж, лишается права на свое приданое».
Среди москвичей это благотворительное мероприятие называлось «баллотирование бедным невестам».
Девушке, чей отец заслужил уважение окружающих, но умер в бедности, можно было помочь и другим способом. Для нее объявлялась подписка, т. е. сбор добровольных пожертвований на ее приданое. Или — самый счастливый случай — находился жених, которому, как писал А. Т. Болотов, «не столько приданое, сколько человек был нужен», и женился по любви.
«Приданое исчезло»
После Октябрьской революции 1917 года приданое было объявлено бытовым злом и буржуазным пережитком.
В разъяснениях юристов к советскому Кодексу законов о браке, семье и опеке, вышедшем в 1927 году, еще встречается понятие приданого.
«У супругов,— писал профессор П. В. Гидулянов,— может оказаться имущество личного пользования. В этом последнем имуществе мы можем, как и в отношении имущества городских супругов, различить: 1) имущество, принадлежащее супругам до вступления в брак и 2) имущество, нажитое в течение брака. Первое имущество является раздельным имуществом, принадлежащим исключительно каждому из супругов. В состав этого имущества входят прежде всего вещи, полученные напр. женою в приданое. Если, положим, при выдаче замуж она получила от своего отца швейную машину или самовар, они продолжают составлять ее личную собственность, которой она вольна распоряжаться, как хочет. Далее, по местным обычаям, в некоторых местах (Орловская губ.) считается личным имуществом жены корова, данная ей в приданое».
Но после коллективизации, в эпоху товарного дефицита и обнищания крестьян, родителям невесты далеко не всегда удавалось собрать для дочери даже минимальное по прежним представлениям приданое — перину с подушками и одну-две смены постельного белья. Правда, отец народов увидел в этом положительную сторону. 10 ноября 1935 года на приеме колхозниц-ударниц свекловичных полей руководителями партии и правительства И. В. Сталин сказал:
«Теперь женщина, если она трудится и у нее есть трудодни, она сама себе хозяйка. Я помню, на втором колхозном съезде вел беседу с несколькими товарищами-женщинами. Одна из них, из Северного края, говорила: "Года два назад никто ко мне на двор из женихов заглядывать не хотел. Бесприданница! Теперь у меня пятьсот трудодней. И что же? Отбою нет от женихов, хотят, говорят, жениться, а я еще посмотрю, сама выбирать буду женишков"».
«В социалистическом быту,— утверждалось в Малой советской энциклопедии в 1939 году,— приданое исчезло ввиду освобождения женщины Октябрьской социалистической революцией, равноправия полов, одинакового права мужчин и женщин на труд, семейного равенства супругов, охраны детства и материнства».
Светлана Кузнецова, "Коммерсантъ-История".
