Ни одну другую социальную сеть в Латвии не принято так «винить» во влиянии на политиков и вообще руководителей.
Ветеран латвийской политики Илзе Винькеле говорила, что отставка Марии Голубевой с поста главы МВД в позапрошлом году — это точно «твиттер» (а Кришьяниса Кариньша c должности министра иностранных дел в этом — отчасти).
Политолог Янис Икстенс писал, что избранный в Европарламентр Рейнис Позняк с его «твиттер»-конвоем — это чистый «твиттер»-продукт», а отказ ЛТВ от предвыборных дебатов на русском языке произошел не без влияния соцсетей.
Активисты правого крыла — публиковали картинку, где смерть с косой навещает разные комнаты, на дверях таблички: «Жданок на “Лампе”», «Свиной комикс» (на LSM.lv), «паспорта за 60 евро» и т. д. — примеры, когда изменения происходили после шума в сети Х.
Из последнего — скандал вокруг списания полумиллиарда евро airBaltic, когда после бури в Х «техническую бухгалтерскую операцию» были вынуждены спешно комментировать ведущие политики, вплоть до президента (а министра сообщений Каспара Бришкенса стали оценивать на соответствие занимаемой должности).
Казалось бы — парадокс: в X в 2023 году «активно сидели» всего 5% латвийцев. Для сравнения: в Facebook — 54%, в Instagram — 19%. Даже в Tik-Tok и Telegram народу вдвое больше — 11 и 10 процентов соответственно (везде речь именно об активных пользователях, подробнее см. врезку). И во-вторых: жители Латвии соцсетям в целом, и «твиттеру», в частности — не доверяют. По данным исследования за июнь 2024 года, полное или хотя бы частичное доверие к сети Х — только у 18%. Да и вообще к «инфлюэнцерам» — только у 16%.
«Золотой век» «твиттера»
Популярный ответ на вопрос «почему именно Twitter?» — «так сложилось исторически».
Вначале — это примерно 2008-2009 годы — в «твиттер» пришли латышские журналисты, пиарщики и рекламщики. Это была «своя компания», со своими шутками, конкурсами и спорами (ту атмосферу и качество бесед старожилы вспоминают до сих пор). К 2012 году там уже кучковались ведущие политики и активисты всех направлений. Политики оценили, что могут написать короткий комментарий, который увидят все, кому надо — и не придется рассылать его пяти разным журналистам. Публика оценила, что политики — прямо тут, на расстоянии «клика», и отвечают на вопросы сами. Обе стороны нашли друг друга.
«Так площадка стала политически влиятельным мейнстримом. Это наследие во многом сохраняется и сегодня,
хотя Х теперь стал куда более крикливой и импульсивной площадкой», — говорит старожил соцсети, эксперт по стратегическому планированию коммуникаций Зигурд Закис.
В этой истории — часть ответа на вопрос, почему отнюдь не самая популярная площадка обрела в Латвии большое влияние: потому что в Twitter сконцентрировалась «правильная» аудитория — социально и политически активная. И, что важно — преимущественно латышская («русские» партии традиционно не попадают в правящую коалицию, так что мнения, настроения, крики и слезы их избирателя в плане влияния не особо важны).
То, что друг друга в сети X нашли именно обе стороны — тоже важный момент. Как в частном разговоре отметил один знаток из общественно-политической сферы: «Все политики сидят там. Если бы их там не было, пара сотен “твиттер”-троллей просто выли бы на луну».
«Объяснить политикам за народ». Twitter вместо «Диены»
Эту версию дополняет другая — про стремительную деградацию тех, кто был лидером влияния прежде. Газет.
В 90-х и начале «нулевых» латвийские политики были приучены читать редакционные колонки мнений и в целом газеты — чтобы ориентироваться в настроениях общества, указывает Ивета Кажока, политолог и директор исследовательского центра Providus. Это была западноевропейская и американская норма. «Редакции тогда были очень влиятельными. У политиков было ощущение, что СМИ формируют общественное настроение, и могут точнее сформулировать, что это общество думает», — говорит Кажока.
С закатом эры печатных СМИ, который в Латвии усугубился деградацией некогда самой влиятельной газеты Diena, возник вопрос: где теперь политикам искать сигналы о настроениях общества. Традиционные варианты — встречи с избирателями, социологические опросы. Из новых — через соцсети. Правда, тут же возникла проблема.
«В отличие от редакций газет, в “твиттере” нет фильтра, каждый голос может звучать [одинаково] громко. Чем громче крики — тем больше шансов быть услышанными. И политикам нужно было учиться эти сигналы интерпретировать самим, не полагаясь, как прежде, на СМИ, которые объясняли за народ, что этот народ на самом деле думает», — иронизирует директор Providus.
Впрочем, множество примеров кажущегося влияния «твиттера» (в том числе перечисленные вначале) объединяет одна проблема: с доказательствами. Да, «твиттер»-бури по тем или иным вопросам — были, и порой громкие. Но влияла ли на принятие решений именно эта соцсеть, а не, скажем, «подхвативший вирус» Facebook (где также есть многие политики), или вовсе «Панорама» LTV, показавшая сюжет на национальном ТВ? Это в некоторых случаях непростой вопрос. Так, Кажока считает, что Х — это все же больше «застрельщик» дискуссий:
«У меня ощущение, если бы какая-то буря оставалась только на уровне “твиттера”, и не пошла дальше, никакого влияния на политику у нее бы не было».
Кроме того, в Tik-Tok и Facebook политики порой получают даже более важные сигналы, чем в «твиттере», говорит глава Providus: «С точки зрения влияния эти соцсети могут играть не меньшую роль, но мы со стороны можем это не увидеть, если нас там нет. Это тоже проблема: мы объясняем все “твиттером”, потому что это единственное, что мы видим».
Дело в том, что нет способа, наблюдая со стороны, эту большую картинку сложить вместе, говорит Кажока. Она считает, что сейчас — трудные времена для аналитиков и политиков. Поэтому стоит больше ориентироваться на корректные опросы, где отражается все латвийское общество, и его желания:
«Например, социология показала, что общество с благодарностью восприняло смену президента и правительства. Если бы этого не было — вероятно, что подписи за роспуск парламента [в конце прошлого года] были бы собраны. Но поняла бы я это, сидя в “твиттере” или других соцсетях? Скорее всего, нет. В “твиттере” мне бы казалось, что у этого референдума вообще нет никакого потенциала. А если бы в Tik-Tok я была подписчицей Шлесерса и “Стабильности” — была бы уверена, что подписи соберут “в одни ворота” за три дня».
Лучшим ответом на вопрос «кто на вас влияет» был бы откровенный рассказ кого-то из правительства. Этим и интересны впечатления Илзе Винькеле, ветерана латвийской политики, дважды министра, трижды депутата Сейма и члена четырех политических партий.
«Никогда не знаете, откуда рванет». Вид из окна Кабмина
«Я из своего опыта могу свидетельствовать: начиная с Лаймдоты Страуюмы и Кариньша и заканчивая Силиней — все премьеры были супер-чувствительны к реакциям “твиттера”. Причем иногда Интернет-активистам достаточно просто наорать», — говорит Винькеле, ранее занимавшая посты министра благосостояния и здравоохранения.
Главными «твиттер-зависимыми» — это определение Винькеле — она считает (и приводит конкретные примеры) «Прогрессивных», «Новое Единство», а также «свою» нынешнюю «Движение “За!”» (до того она побывала и в «Единстве», и в Гражданском союзе, а в самом начале карьеры — и в «ТБ»/ДННЛ).
«Мы сами, наша партия — тоже “твиттер-зависимые”, это супервысокий приоритет», — признается она, добавляя, что особенно это актуально для исполнительной власти, в том числе для правительства. При этом все политики понимают, что это микроскопический сетевой пузырь, мизерная часть общества, говорит она. Но почему-то именно Twitter может влиять на принятие решений. Классический пример — отставка Марии Голубевой (после событий 10 мая 2022 года у памятника «Освободителям Советской Латвии и Риги от немецко-фашистских захватчиков»):
«Это был Twitter. Нацобъединение раскачало, и понесся ор, на всех флангах очень активные сердитые люди подключились, хлобысь! — и есть распоряжение [премьера]. У меня самой с вакцинами было похоже. Вы никогда не знаете, откуда рванет. Будут ли это ваши суперские фанаты-либералы, которые объединятся и скажут, что [в вас] ошиблись, и надо теперь эту жертву утопить. И так же супернационалисты могут соединиться. И секс в том, что вы никогда не знаете, чем это кончится».
Как именно политики «замеряют» резонанс, и отличают «важный шум» от «просто шума» — по числу лайков и ретвитов? Или же формула влияния — в фразе «на всех флангах очень активные сердитые люди подключились» — когда с единым мнением выступают в том числе «заклятые противники», те, кто обычно друг с другом ни в чем не согласны? Алгоритма нет, все на ощущениях, говорит экс-министр. Есть корпус советников, пиарщиков, которые скажут: «Это вредит твоему образу». Ну и сами политики тоже — ощущают.
«Например, вот Каспар Брикшенс пробует быть таким европейским министром, и вдруг в “твиттере” выходит с заявлением, что поручил оценить назначение [Яниса] Иесалниекса на пост (завотделом строительных договоров SIA Eiropas dzelzceļa līnijas, которое реализует проект Rail Baltica на территории Латвии — С. П.).
Ну what the fuck, ну что ЭТО? А это в чистом виде реакция на бурю в “твиттере”, который, в свою очередь, повелся на телевизионный сюжет общественного СМИ. Хотя ясно, что не царское это дело — министру волноваться за принятого на работу юриста».
Или история с обвинениями барабанщика группы Dzelzs vilks в семейном насилии. (Рассказ бывшей жены музыканта в декабре прошлого года вызвал активную реакцию в соцсетях, в том числе в Х, там же его комментировала премьер-министр Эвика Силиня, призвав ответственные службы разобраться.)
«Я не принижаю проблему насилия — но в какой еще стране такой случай комментировала бы премьер-министр? Это уникальный эффект “твиттера” в Латвии», — считает Винькеле. Она обсуждала это с исследователями политики за пределами страны, и слышала, что ни в Германии, ни в Австрии, ни даже в Америке у «твиттера» нет такого ненормального — и при этом столь быстрого — влияния на правительство.
В сети Х концентрируются наиболее активные латышскоязычные избиратели «латышских» партий, снова объясняет политик фундаментальную причину. Разве министры верят, что «Х-публика» — это отражение мнений латвийского общества или их избирателя? Винькеле усмехается:
«Даже если мы не высокого мнения о политиках, нет, они не настолько тупые».
Но почему тогда это для них в приоритете? Парадокс, отвечает дважды экс-министр.
«Очевидно, именно в этой сети что-то попадает в резонанс, из-за чего именно “твиттер-акции” и “твиттер-бури” многим политикам кажутся релевантными и значительными для их карьеры. Можно искать научные теории, строить гипотезы. Об эффекте “эхо-камеры”. О группах принадлежности, с которыми политики себя ассоциируют. Скорее всего, как в любом сложном вопросе, много факторов сложились вместе…», — предполагает она.
Впрочем, не будем спешить с выводами. Аналогичные истории про чувствительность к нападкам в личном пространстве, в котором тебя видит, условно, «любимая бабушка», директору Providus Ивете Кажоке в последние годы рассказывали многие латвийские политики. Только вот вместо «твиттера» они называли Facebook.
А Росликов и «зеленые крестьяне» не боятся
«Как минимум для двух из трех правительственных партий идущие из сети Х сигналы все еще кажутся важными. Хотя я уверена, что получаемые сигналы не представляют даже всю “твиттер-публику” в Латвии, не говоря уже о всех избирателях конкретной партии», — говорит Ивета Кажока.
Она соглашается со списком «твиттер-зависимых» партий Винькеле, добавляя, что и Нацобъединение тоже не равнодушно к «Х-бурям». В целом влияние этой соцсети она оценивает как серьезное, но постепенно сокращающееся (в этом с ней согласны и другие эксперты), и не универсальное:
«Некоторые партии боятся [бурь в сети Х], другие нет. Не боятся те, кто точно знает, что их избирателей там нет. Это Союз «зеленых» и крестьян — им от “твиттера” и других соцсетей ни холодно, ни жарко. По ним очень основательно били конкуренты — через Tik-Tok, Facebook, другие платформы. Но пока не видно, чтобы до их избирателя эта информация дошла, и убедила голосовать на выборах за кого-то другого».
По наблюдениям директора Providus, «Латвия на первом месте» в первую очередь ориентируется на Facebook и Tik-Tok. «Стабильности» — на Facebook, Телеграм и Tik-Tok. Нацобъединение довольно долго могло Twitter игнорировать, потому что его избиратели были скорее старшего возраста — но в последнее время в «твиттере» этой возрастной группы становится больше. В итоге «националы» сегодня очень прислушиваются к тому, что происходит в этой соцсети.
«“Новое Единство”, “Прогрессивные”, “Развитию” и “За!” — все еще чувствительны, хотя у них есть проблема: Twitter поменялся. Уже нет такой соцсети, где эти партии были бы в прямом контакте со своим избирателем. Раньше основная Twitter-публика — это были либерально настроенные сравнительно молодые люди. Но в последние годы я бы сказала, что этот сегмент избирателей решил свою жизнь в соцсетях организовывать как-то иначе», — говорит глава Providus.
Казалось бы: можно понять логику, по которой политики ранее ориентировались на Twitter, считая, что там сидит в широком смысле «истеблишмент» — или, как у классиков, «лучшие люди города». Но если в итоге, как говорят многие эксперты, сеть Х в Латвии захватили крикливые, и зачастую анонимные персонажи — почему к ним прислушиваются?
Кажока видит два объяснения, кроме исторической инерции. Первое: иногда «твиттер-бури» воспринимают всерьез средства массовой информации — и доносят их до гораздо более широкой аудитории. Второе: у некоторых партий нет альтернативных сигналов о том, что думает их избиратель.
«Сложности с обратной связью — особенность в первую очередь партий власти: они очень быстро теряют контакт с настроениями людей, — говорит Кажока. — А совсем без сигналов ориентироваться трудно. В итоге политики партий власти по привычке пытаются улавливать их в сети Х».
